Иван Мележ - Дыхание грозы

Он говорил не столько для Вольги, которая уже знала все и которая, конечно, будет делать все как надо, — новый председатель говорил для тех, что с интересом толпились вокруг, наблюдали.

— По справедливости чтоб. Поровну! А не так: кому густо, кому — пусто!

Миканор был доволен: замечал, что каждое слово его ловят, понесут по дворам, будут обсуждать, думать над каждым словом. Доволен был, что все видели: колхоз живет, — недаром добивался, — уже не словами, делом можно было показать пример, как надо жить, — и тем, что стояли в стороне, посматривали. Пусть смотрят, думают, — может, тоже за ум возьмутся!

Вблизи стояла мать, перехватил какой-то грустный и выжидающий взгляд ее, но не подал виду, что заметил: не место для-семейных дел, не сын здесь, а председатель. Сам, можно сказать, отец.

— Ну, дак как первый день работалось? — повернулся председатель к Зайчиковой, которая, сложив руки на животе, смотрела, как Вольга делит молоко Была, заметил Миканор, взволнована, счастлива, но радость сдерживала. И словно чувствовала себя неловко на глазах у людей.

— Да чего ж Работать хорошо. — Она обрадовалась, продолговатое, худое лицо засветилось, неловкость, исчезла — Работалось весело… Только Алешина, — снова будто обрадовалась, — не дается! Не признает будто! Я и так и сяк с ней — не хочет! Одну Арину подпустила!

— Она и дома одну меня признавала! — сказала Арина.

— Не привыкла. Старые привычки! — вставила какая-то из женщин.

— Привыкнет! — заявил Миканор спокойно и степенно.

С той же степенностью приказал Хведору, дояркам: — Дайте корму на ночь. И можно — до дому. Завтра чтоб рано, как положено по режиму.

— Не бойся, не запозднимся, — пообещал Хведор.

— Ну, дак я пойду, — сказал Миканор озабоченно. — Надо еще поглядеть, что там на конюшне!

Уверенно ступая, прошел мимо любопытных, подался улицей. По тому, как шел, в сером, в полоску, пиджаке, в кортовых праздничных, в первый раз надетых брюках, в хорошо намазанных дегтем сапогах, в кепке, надвинутой на лоб, было видно, что идет человек озабоченный, человек, на которого возложены нелегкие обязанности. Размеренно, деловито вышел со двора, по-хозяйски степенно двинулся улицей. Остро замечал взгляды из-за плетней, из окон.

На Хонином дворе, около сарая, тоже толпились люди. Как и днем, здесь собралось больше всего мужиков, меж которыми вертелись дети; из баб заметил одну Сороку.

— Пора уже, не секрет, и расходиться! — будто распорядился Миканор; не останавливаясь, деловито подался в сарай.

— Не гони! Придет пора — сами пойдем со двора! — услышал вслед, но не остановился, не ответил ничего.

В хлеву было уже темновато; в полутьме различая Хонин и Зайчиков силуэты, бодро бросил:

— Как тут у вас, конюхи?

— А так что, — будто рапортуя, звонко отозвался Хоня, — можно сказать: служба идет!..

— Все как надо, братко!

— Не братко, а председатель! — поправил Зайчика Хоня. — Отвечать не знаешь как!

— Молодой еще! Не научился! — захихикал Зайчик.

Дали коням сена, Миканор прошел, проверил, как они

привязаны. Вместе с Хоней и Зайчиком вышли из сарая.

— Не очень, председатель, побогатели! — услышал Миканор из толпы злорадное.

Остановился, резко ответил:

— Не радуйся, дядько! Будем богаче! Породистых скоро приведем из Юрович!

— Ждут вас там!

— Ждут! Привести должны скоро! С конного завода!

— Соскучились там, ожидаючи вас!

— Ето увидите, когда придут!

Миканор с Зайчиком пошли от сарай. Следом послушно тронулась и толпа. Хоня закрыл ворота за всеми, направился к Зайчику и Миканору, курившим перед крыльцом.

Миканор уже собирался податься домой, но Зайчик сказал:

— Такой день грех упускать сухим, братко, ей-бо!

— Не Микола святой сегодня, дядько Иван, — чтоб, конечно, пить, возразил Миканор.

Зайчик повел глазами в сторону приближающегося Хони, заговорил более уверенно:

— Не говори, председатель! Праздник еще больший, дак и выпить больше надо!

— Ето правда! — подхватил Хоня. — Дак давайте в хату! Может, найдем слезу какую!

В хате было темно, в темный угол, туда, где лежала обычно Хонина мать, сказали "добрый вечер". Хоня зажег лампу, и Миканор с Зайчиком увидели добрые, внимательные глаза старой, детей, что стояли у стола, следили с полатей, с печи. Хоня открыл сундук, достал бутылку самогона, поставил на стол три чарочки, одну, с отбитой ножкой, положил. Под веселое кривлянье и шуточки Зайчика выпили вместе с Хониной матерью. Хоня, прежде чем пить самому, подал чарку старой — помог ей поднять голову. Только когда мать выпила, когда дал закусить огурца с хлебом, вернулся снова к друзьям.

Сидели втроем за столом, чавкали, закусывали огурцами, прихлебывали рассол, дружные, повеселевшие, как братья.

— Перегородки, не иначе, делать надо! — рассуждал удивительно хозяйственно Зайчик. — Чтоб не покалечили один одного!

— Конюшню надо! Как положено! — Миканор чувствовал, как от выпитой самогонки крепчает в нем задорное желание спорить, выдвигать свое. — На тридцать коней! С кормуйлками и со станками! Как в Водрвичах!

— Не плохо бы! — засмеялся Хоня. — Только что молотить надо да пахать!

— Пахоту отложим пока! Землеустройство сначала проведем! Чтоб один массив отрезали! Да чтоб земли, не секрет, как положено колхозу. Лучшей, что у цагельни, я требую!

— Не погано! Высмотрел! — засмеялся Хоня.

— Выбрал! — похвалил и Зайчик. — Если б отрезали ту, ничего себе было б, ей-бо!

— Отрежут! Я требую! Под колхоз — по закону положено — лучшую должны!

— Лепятся там уже, на лучшей! Гвалт подымется на все село! рассудительно сказал Хоня.

— Как в муравейнике забегают! Когда палкой разворошишь! — Зайчик мотнул головой. — В самый муравейник.

воткнем палку, братки!

— Дятлик Василь выторговал там полоску у Лесуна, — вспомнил, будто сочувствуя, Хоня.

— Будет крику, — радовался Зайчик.

— Есть такие, что и без того зубы точат! — хмуро сказал Миканор. — Если б их взяла — съели б!

— Съели б, если б зубы такие имели! Ето правда, Миканорко! — весело поддержал Зайчик.

— "Богатеи"! Смеются! "Голодранцы сошлись"! Пусть смеются! — Миканор стукнул кулаком по столу. — Посмотрим, кто потом смеяться будет! Кто смеяться, а кто — плакать!

Когда выпили еще по чарке, Хоня покрутил головой, с дружеской откровенностью, с усмешкой признался:

— Отвернулась от меня присуха моя! С нынешнего дня любовь моя дала трещину! — Не так уже весело добавил: — Наперекор ей сделал!

— Правильно сделал! — заявил громко, ничуть не колеблясь, Миканор. Давно надо было ломать ето с ею! Кулацкое, не секрет, нутро у нее, у Хадоськи! Точно такое, как у батька ее!

— Про батька не скажу ничего, а на нее_ ты — напрасно, — тихо, но уверенно сказал Хоня.