Иван Мележ - Дыхание грозы

Пусть будет теплый угол и крыша до школы и после школы; не всякому отцу есть на что нанять их в местечке. Апейка радовался, гордился даже, как особым достижением, что в этом году школы будут не только с топливом: дровами удалось обеспечить школы неплохо, детям не придется мерзнуть в холодных классах; в этом году во всех школах будут для детей горячие завтраки — хлеб и чай с сахаром! Во всех школах теперь есть котлы или бачки — кипятить чай. Есть хлеб и есть сахар. Это уже нечто от будущего, это уже, можно сказать, признаки социализма!..

Теперь, когда осень видна не по отдельным приметам, а властвует всюду, безраздельно, можно уже свалить с души тревогу за урожай. И налило все, и поспело, и убрали с поля, — за все зерновые можно быть спокойным: и за жито, и за ячмень, и за овес. То, прошлое лето было неудачное: зерновые уродили плохо; что вымокло с весны, а что погорело; и людям не хватило, и перед государством в долгу остались — не выполнили поставок. Была тяжелая осень: в тревоге за людей, с неприятностями сверху за невыполненнцй план; и еще более тяжкая зима и весна. Люди в некоторых селах примешивали в муку желуди, пекли хлеб из желудевого теста; не одной семье, нескольким се, лам угрожал голод; надо было помогать, спасать изо всех сил. Помогали и спасали: взяли из богатейших сел, выжали из кулаков. Кое-чем, спасибо ему, помог округ. После всех этих бед. особенно неспокойными были весна и лето; оттогб и особенно радостно, что не подвели: урожай в этом году неплохой. Жизнь должна наладиться. Теперь беспокойство только о картошке: чтоб с нею все было хорошо…

Осень пока — не придумаешь лучшей. Золото, не осень.

Дни как один солнечные, ласковые, необыкновенно чистые: все вокруг волнует удивительной ясностью. Все окутано млеющим величавым покоем белесое небо, далекие и близкие леса, травы при дорогах; всем этим, небом и землей, природа будто говорит: я поработала немало, наусердствовалась за весну и лето и вот хочу понежиться в покое. Она, может, и имеет праведна покой, а людям не до него, не до отдыха. Люди полны забот, извечной осенней устремленности…

Постукивают цепы в тысячах гумен — за полями, за борами и кустарниками, — за чащобами болотных камышей и осок. Постукивают в дневной ясности и в черные, с первым дыханием холода ночи — при свете "летучих мышей". Звенят и днем и ночью еще немногие колхозные молотилки: днем — тоньше, как бы прозрачнее, ночью — басовитей. Гудение их еще не всюду привычно и потому веселит особенно: оно — как новая и очень звонкая мелодия в давней песне осени.

Люди ночами, при свете фонарей, и на своих гумнах и около молотилок выглядят необычными. На стрехи, на скирды, на поля фонари отбрасывают огромные тени; от теней этих людские руки с цепами, с вилами — будто руки великанов, сами люди кажутся великанами. Может быть, они и есть великаны: из ночи в ночь, до рассвета бьют цепы, гомонят молотилки; люди работают не щадя сил, до изнеможения. Теперь самое главное — хлеб. Хлеб нужен им, нужен городам, нужен армии; в хлебе — жизнь народа, могущество страны, которая строит пятилетку. Хлеба этот район даст не много — только несколько капелек в хлебное море, но и они — не лишние. Страна живет не легко, не роскошно — каждая капля на учете.

Первыми в округе были красные обозы из их Юровичского района. Один обоз повел в Калинковичи, на станцию, новый секретарь райкома Башлыков, с другим в неблизкую дорогу, в Хвойники, отправился Апейка. Апейка вел обоз из сел, расположенных ближе к Хвойникам. Собирались на шляху; возы шли к шляху по греблям, по мостам, по полевым дорогам; с окованных ободьев стекала то рыжая торфяная, то белая, как мука, дорожная пыль. По шляху двинулись вместе: возы с мешками зерна ползли по песчаным колеям, меж старых и шумных берез, через села и мимо сел, мимо хат, поодаль от ветряков, что не спеша поворачивали крыльями. Ехали под марши и полечки куреневского гармониста Алеши, под песни возчиков, среди которых особенно усердствовал Миканор; когда же гармонисты и возчики смолкали — под долгий задумчивый гомон телефонных проводов. Только флаг на переднем возу все время огнисто ходил под ласковым теплым ветром.

С полечками да кадрилями прогремели колесами по мостовой главной улицы местечка, вдоль болот, выбрались в строгий, хвойник далекой станции. Запыленные, усталые, с обессиленными конями, но говорливые, голосистые…

Про эти обозы писали потом в газетах. Это было событием не только для района, но и для округа и, можно сказать, для республики. Башлыков чувствовал себя тогда героем: обозы эти как бы прогремели о том, какой руководитель, какого полета приехал в район. И надо сказать, что для обозов этих он немало потрудился, так что начальный этот его триумф был вполне заслуженным. Но, как и случалось не раз в прошлые годы, начав первыми, завоевав шумную славу республиканского масштаба, всю эту славу вскоре потеряли, позорно отстали — несмотря на все старания секретаря райкома и к его большому огорчению. Апейка, конечно, также сожалел, что заготовки затягиваются, но он относился к этому спокойнее: был и характером более сдержан, и о славе не так беспокоился, и, главное, принимал то, что случилось, как пока неизбежную беду. Все же беда эта и его мучила: дороги резали, принуждали тратить впустую столько времени и сил! Если б мог подсчитать кто-либо, сколько потеряно их за все годы; сколько поломано одних телег, замордовано коней! Во всем районе ни одной версты железной дороги, ни одной станции. Половина деревень направляется на станцию в один соседний район, другая — в другой. И как ни выгадывай, и в одну и в другую сторону меньше тридцати — сорока, а коекому и пятидесяти километров не выходит. Здесь, как ни старайся, даже если обозы будут скрипеть не только днем, а и ночью до утра, все равно не управишься Все равно район отстанет…

В такие дни Апейка нетерпеливо думал о том близком и далеком времени, когда и пo их лесным да полевым дорогам запылят автомашины Это было одно из самых дорогих его желаний, с хорошими дорогами да машинами, был он уверен, глухая сторона их очень скоро изменит свое обличие, станет краем богатства и культуры Машины, считал он, скоро разгонят застоялую, дикую тишину, радостно понесут в деревни добрые и щедрые дары городов Пока же, не первый год, он недовольно посматривал на реку вдоль района более полдесятка пристаней — почему бы не организовать хотя бы вывозку поставок по реке, на баржах Уже не раз говорил, добивался в округе, в Мозыре; оттуда писали, звонили в Минск, в Киев — в управление пароходства; ничего не добились, — не было барж и буксиров.

Не успели вывезти и половины зерна — подоспела картошка. Все ринулись на поле — копать, выбирать. По сторонам всех дорог, на всех полосках, уже не зеленых, рыжих — картофельная ботва сникла, посохла давно, озабоченные люди: и старики, и дети — все, кто может работать.