Иван Мележ - Дыхание грозы

Апейка вдруг встревожился: "А что, если и Белый или Березовский так же думают?! Если они поддадутся натиску этого?.." — он хотел найти слово, как назвать Галенчика, но не нашел. Почувствовал вдруг во всем теле противную елабость. "Спокойней, спокойней надо!" — напомнил себе. Но спокойствия не было…

— В чем причина всего? — продолжал тише, хрипловато, но с прежним упорством Галенчик. — Почему Апенька такой «добрый», или, по вашему определению, такой заботливый о наших прямых врагах? Искать долго не надо. Только слепые могут не видеть ее! Здесь не случайно и в материалах комиссии, и в выступлениях касались некоторых родственников Апеньки, в частности личности его брата, Апеньки Савастея! Нравится или не нравится некоторым, мы не можем закрыть глаза на то, что сам Апенька, по существу, сам состоит в родственной связи с классово чуждыми элементами!

Он связан с ними одной цепью, поэтому он и защищает их, сплошь и рядом служит им! Служит и тайно и открыто!..

Яблоко падает не только близко от яблони, но близко и от другого яблока. Они лежат рядом! Вот и вся причина Апенькиной доброты! И если здесь, в материале, который поступил в комиссию, спрашивают, может ли такой человек занимать ответственный советский пост, то я на это могу заявить: не может! — Галенчик перекричал шум в зале, еще тверже заявил: Не может!.. Я считаю, что комиссия должна так же серьезно взвесить все данные и сделать свои серьезные выводы о том, достоин ли такой человек быть в большевистской партии. В партии, которая в обстановке беспощадной классовой борьбы должна быть спаянной, как один человек, и непоколебимой!.. Я лично считаю, что Апеньку в такой ответственный момент оставлять в партии преступление! И, — заявил он сквозь шум и крики, голосовать буду против!

У Апейки гремело в висках. Теперь, когда необходима была ясность в мыслях, он почувствовал, что голова еще больше налилась тем горячим, тяжелым, что обволокло, спутало мысли. Только гремит в висках. Да все тяжелее давит — невероятное, невозможное: "Неужели, неужели может быть?" Мысль обрывалась незавершенной, но он чувствовал смысл ее всем существом: неужели могут — вычистить? Все вдруг утратило реальность, казалось непонятным, непостижимым.

"Спокойней, спокойней надо!.." — вспомнил он, но успокоение не приходило. Сквозь горячую мглу слышал говор в зале, видел, как вскочил кто-то. Удивленно, громко закричал:

— Люди, что же это он плел тут! Все ж это… брехня все это! — Из-за стола — Белый, видимо, — послышался звон карандаша о графин. — Какое ж тут искривление линии!..

Поп приходил, кулацкий сын! Офицер! Так к нему ж все приходят! Все к нему идут! Я пять раз была! Почему он не упомянул!.. Какое же тут искривление! По-моему, советская власть такая и должна быть! Как Иван Анисимович!.. Выгнать из партии!.. Вы слышали! Да ему спасибо надо сказать! Сказать, чтоб в партии все были, как он!

Женщине зааплодировали. Кто-то крикнул: "Правильно!

Молодец!" — и на Апейку нахлынула неожиданная волна растроганности.

Несколько человек тянули руки, просили слова; недалеко от сцены с поднятой рукой стоял Гайлис, ждал разрешения, но Белый стучал по графину, пока не стихло.

— Товарищи, комиссия обсудит товарища Апейку всесторонне и объективно, — мирно заговорил он. — Решение наше будет справедливое. Я прошу вести себя дисциплинированно и выдержанно, чтоб комиссия могла работать успешно…

Слово имеет товарищ Березовский, член комиссии.

Встав, Березовский по-прежнему горбился, тяжелая голова выдавалась вперед. В стол упирались сильные, короткие руки. Глаза смотрели исподлобья, и со стороны казалось, что они недобрые, злые, и сам он казался хмурым, жестким.

— Я хочу обратить внимание тут на некоторые моменты, — произнес он тяжело, глухо, — с которыми я не согласен. Андрей Алексеевич осветил все так, будто Апейка связан с вражескими элементами и состоит в родстве с ними.

Он говорил о брате Савастее. И не сказал, что у Апейки есть еще брат и три сестры. И что они — бедняки или маломощные середняки. И не отметил, что родители Апейки опять же самой что ни на есть пролетарской крови. Это он упустил.

Во-вторых, ты, Алексеевич, упустил, что за офицера Апейка ходатайствовал не сам, а потому, что к нему приходили дети из школы. Вот как. Послушай, потом скажешь! — не дал он перебить себя Галенчику. — И я попутно хочу сказать — еще раз, что офицеры тоже разные были. Я тебе рассказывал уже про штабс-капитана Коробкова, который еще при царском режиме агитировал нас за большевиков. И пошел под суд за это. Или возьми Тухачевского — опять же офицер, да еще и из дворян. А Ленин не побоялся назначить его командующим. Постой, послушай, я ж тебя не перебивал!..

А тут же этот Горошка кто? Не то что не дворянин, а и крестьянин; отец его — не из зажиточных. Середняк. Выучил его, выбиваясь из сил. В люди хотел вывести. Выучил, сделал учителем. За это Горошке и нацепили золотые погоны. Вот какой это офицер! Опять же люди, как ты слышал, говорили:

против советской власти ничего не делал. За советскую власть говорил!.. Не пиши, послушай да подумай!.. Так какой же это, как ты говоришь, заклятый враг?! К тому же дети просили Апейку за него. Так что тут твоя критика — пустая! И про хлопца того, про Глушака, попутно тоже скажу.

Если он хочет жить по советскому закону, пусть живет!

И правильно, что Апейка помог ему! Пусть живет! Что же его, как того котенка: он на берег — из последних сил лезет, а мы его — снова в реку: топись! Здесь снова твое упущение! И попутно опять отвечу про самого Апейку. Ты неправильно стараешься завести его в тупик! Неправильно! Он, конечно, человек не святой, это верно: живя на земле, всего наберешься. Как тот куст при путях — и пыли, и шлаку…

Но он, Апейка, — хороший человек. Большевик. Не перебивай, слушай! Об этом говорят все факты, все надежные люди подтвердили это, с которыми мы говорили. А ты ухватился за материал, который подбросил, может, какой-нибудь жулик. "Может ли быть такой человек на советском посту!"

И еще подпеваешь ему: "Не может!"

— Я не подпеваю, — возмутился Галенчик. — Я доказал это фактами!..

— Ничего ты не доказал! — вспыхнул и Березовский. — Ничего! — Говорил, словно укладывал тяжелые, чугунные плиты. — Ты сказал: "Не может!" А я говорю: может!

И в партии — может быть! Так я думаю! Вот!..

Апейка, не очень надеявшийся на этого не совсем понятного, затаенного молчуна, слушал его и с внезапной благодарностью и с ощущением вины. Ожидал от него плохого, не верил, а он, смотри ты, сказал свое слово. И какое слово, какое разумное, трезвое; Апейка был полон признательности к нему. Вдруг перестало греметь в висках, стало яснее в голове. Почувствовал себя легче: увидел впереди просвет…