Лидия Чуковская - Дом Поэта (Фрагменты книги)

"Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа 19-го века", — писал Мандельштам1. И он же: "Сочетание тончайшего психологизма (школа Анненского) с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух… Психологический узор в ахматовской песне так же естественен, как прожилки кленового листа:

А в Библии красный кленовый лист

Заложен на Песни Песней…"1

И вот в эту ахматовскую "торжественную ночь", в «Зазеркалье», в мир бессонниц, вещих снов, незримых трауров, канунов и годовщин, в мир предчувствий, знамений и тайн, где счастье не отличишь от несчастья и "только слезы рады, что могут долго течь", в мир "небывших свиданий" и "несказанных речей", в человечный мир, наследующий психологию отношений между людьми в романах Тургенева, Достоевского, Гончарова, Толстого или в стихах Тютчева и Анненского, входит развязной походкой всепонимающая Надежда Яковлевна.

Миру этому она совершенно чужда хотя бы потому, что по ее увереньям она смолоду "выдрющивалась как хотела", то есть в любви была победоносна. У Ахматовой любовь, даже счастливая, сплавлена с болью. О себе же Надежда Яковлевна, снова неизвестно почему сопоставляя себя с Цветаевой и Ахматовой, сообщает:

"Цветаева и Ахматова умели извлекать из любви максимум радости и боли. Им можно только позавидовать. Я ведь действительно не знала боли в любви и не ценила боль. Меня наградили другой болью — никому не пожелаю" (521) [472].

-----------------------------------

1 О. М а н д е л ь ш т а м. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. N. Y.: Междунар. лит. содруж. 1969, с. 22, 34.

-----------------------------------

Какой же это другой болью (не любовной) наградили, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, Надежду Яковлевну, чей муж, Осип Мандельштам, погиб в лагере? Пусть Надежда Яковлевна не знала боли в любви, а извлекала из нее, в отличие от Ахматовой и Цветаевой, одни удовольствия — но во вдовьей судьбе, характерной для миллионов женщин нашей страны, какая же между Ахматовой, Цветаевой, двумя замечательными поэтами и Надеждой Яковлевной, женою поэта — разница?

Вот тут-то они и сестры, вот тут-то и заложена причина постоянной заботы Анны Андреевны о Надежде Яковлевне.

Вот тут бы мемуаристке и повести речь о союзе — не «тройственном», а многомиллионном! — союзе женщин, о которых у Ахматовой сказано:

По ту сторону ада мы…

…Но вернемся к боли любовной, которой, в отличие от Цветаевой и Ахматовой, не довелось изведать удачливой Надежде Яковлевне, — даже в те минуты, когда она в припадке ревности била тарелки.

Если ты никогда не испытала боли в любви, зачем ты вообще читаешь Ахматову? Да и не одну Ахматову — всю любовную лирику мира!

…Надежда Яковлевна прикасается к узорам кленового листа, как ей мнится смелой, дерзновенной, а на деле всего лишь грубой и равнодушной рукой. Она и тут верна себе — бесчеловечью, которому ее научило время. Ее суждения о любви и стихах ничуть не менее трамвайно-грубы, чем суждения о детях арестованного нэпмана. Они, эти суждения, по глухоте и грубости, мало чем отличаются от критики РАПП'а или т. А.А. Жданова, хотя во "Второй книге" рассуждают о стихах не рапповцы и не Жданов, а вдова поэта, выдающая себя за первого слушателя и настоящего ценителя.

Каким же ключом отпирает сокровищницу тайн, чудес, примет и предзнаменований любовной ахматовской лирики Надежда Яковлевна, никогда не испытавшая боли в любви? Каким инструментом прикасается к прожилкам кленового листа?

Элементарнейшим. Измеритель ею выбран тот, какой был в ходу у первых комсомолок. На книге Надежды Яковлевны всей своей жирной пятерней отпечаталось время. Она и тут верна времени и себе: поэзия Ахматовой человечна, глубока и проста, — бесчеловечны, грубы и элементарны прилагаемые Надеждой Яковлевной мерки.

Послушаем Надежду Яковлевну; ее мысли о любви и жизни, о любви и поэзии:

"…Для моего поколения безнадежно устаревшим казался "культ дамы", душевных переживаний, возникших от случайной встречи, "друга первый взгляд" и те полуотношения, которые культивировались женщинами на десяток лет постарше меня… Честно говоря, я не верю в любовь без постели и не раз шокировала Ахматову прямым вопросом: "А он вас просил переспать с ним?" Есть еще один измеритель, вызывавший всеобщее возмущение: "Сколько он на вас истратил?" Возмущались и «дамы», иначе говоря, ободранные кошки, и энергичные девицы новых поколений. Иначе говоря, я попадала в цель" (159) [146].

Иначе говоря, что это за излишние переживания на пустом месте! Предчувствие встречи, первый взгляд, первое прикосновение, первый поцелуй, прощальная встреча.

Но иным открывается тайна,

И почиет на них тишина…

Сколько вздора! То ли дело — без всяких таинств — откровенность "Второй книги":

"В Киеве, как я говорила, мы бездумно сошлись на первый день, сообщает Надежда Яковлевна о себе, современно бездумно обращаясь с грамматикой: "сошлись на первый день" — чего же это был первый день? — …и я упорно твердила, что с нас хватит и двух недель, лишь бы "без переживаний"" (156) [144].

Каждому свое, я не спорю, но если ты твердишь "лишь бы без переживаний", то не следует заводить дружбу с женщиной, которая принесла в русскую лирику всю сложность русского романа, прибавив к ней психологическую сложность таких поэтов как Тютчев и Анненский, и пуще всего не следует беседовать с этой женщиной о любовных стихах. Если единственный измеритель любви, признаваемый Надеждой Яковлевной, "честно говоря", есть постель, зачем же ей вслух размышлять о стихах:

И друга первый взгляд беспомощный и жуткий.

Вообразим себе на минуту — Ахматова будто бы читает:

У меня есть улыбка одна:

Так, движенье чуть видное губ.

Для тебя я ее берегу

Ведь она мне любовью дана.

Надежда Яковлевна, прослушав, будто бы справляется для ясности: "а он вас просил переспать с ним"?.. Если бы Надежда Яковлевна на самом деле подобный вопрос задала — вот тут немедленно была бы выставлена за дверь — с хлопаньем или без хлопанья, не знаю. Вернее без шума — одним чуть видным движением губ, руки, глаз или подбородка.

В стихах Анны Ахматовой мы постоянно встречаемся со словами «подруга», "друг", «дружба»:

Чужих мужей вернейшая подруга

И многих безутешная вдова,

имела она смелость сказать о себе. В книге Надежды Яковлевны постоянно встречается слово «подружка» и тоже во всех смыслах (кроме нежного пушкинского обращения к няне: "добрая подружка"), во всех разнообразных значениях этого слова: своя или чужая приятельница или чья-то любовница. Мандельштам, повествует она о своей семейной жизни, "перестал бояться, что я удеру в его отсутствие в кабак, на аэродром или к подружке, чтобы почирикать" (295) [270].

"Подружек" у Анны Ахматовой не бывало; у нее, кроме жестоких врагов были надежные друзья, и, как у всякого прославленного человека, множество знакомых, поклонников, посетителей, собеседников. Однако «чирикать» она была неспособна: ни в светской беседе, ни в дружеском тесном общении: гортань не та.