Лидия Чуковская - Процесс исключения

Но сколько бы их ни было и как бы хорошо они ни работали — «смена» тут слово неподходя-щее. Смены Корнею Чуковскому ни они, ни я представить собой не можем, потому что писатель незаменим, он единственен.

Я снова спрашиваю вас — как же вы допускаете, чтобы в руководимом вами Союзе происхо-дили обсуждения на таком уровне? 20 лет назад, худо ли, хорошо, но в Детской секции говорили о стихах и прозе, а сейчас о чужих семейных делах! И это — детские писатели, люди, призванные воспитывать детей! Это непристойно.

Медников, а с ним и Стрехнин: Им никто не давал указания сверху, они говорят от души. Почему вы воображаете, что вы одна говорите от души, а все — по подсказке? Они говорят, что думают.

Я: Они все говорят одно и то же, одно и то же, одно и то же — значит, по подсказке. И все они говорят не о моей статье "Гнев народа", а только о семейных делах. Наверное, им так велели. Ни слова по существу разбираемой статьи. Я не удивлюсь, если завтра прочту в «Литгазете» точное повторение за подписью экскаваторщика. Тоже от души.

А. Медников: Очень может быть.

Стрехнин читает выступление Лиханова:

Лиханов: Нет, дело тут не в позе, как кто-то сказал. Выступление Лидии Чуковской — не поза, а чистая антисоветчина. И не первая. Она давно работает на заграницу.

Она в своем письме называет имена лиц, которые здоровы, а их будто бы посадили в сумасше-дший дом. Это неправда. Они действительно больные. У нас здоровых не посадят.

Сейчас заграничное радио слушают все, в том числе и молодежь. Надо оградить нашу молодежь.

Как Литвинов, Якир и Красин пользовались именами своих отцов, так Чуковская пользуется именем своего отца.

Я: Неправда! Литвинов ничем не пользовался и честно отбыл свой срок. Красин просто однофамилец известного большевика, и ему нечем пользоваться. Якир и Красин — давно сломле-нные лагерями и тюрьмами люди, которые оговорили и предали многих честных людей. Никто не смеет меня с ними сравнивать.

А моего отца не уважаете — вы. Неужели вы думаете, что теперешний наш разговор — это форма уважения к моему отцу? Если бы писатели его уважали, они позаботились бы, чтобы переиздавались его критические статьи, его книги — "От двух до пяти", "Живой как жизнь", "Высокое искусство", «Чехов», «Современники», "Мой Уитмен", "Поэт и палач", "Александр Блок как человек и поэт", "Рассказы о Некрасове", — заботились бы о его, книгах, а не обсуждали бы его детей и внуков. Что бы он пережил, если бы слушал заседание секции и наш сегодняшний разговор? Как вы думаете?

Стрехнин: Вы переходите на другую тему — вопрос о переизданиях.

Я: Да, перехожу. Но не на "вопрос о переизданиях", как выражаетесь вы, а на литературу. Потому что я в Доме Литераторов, а не на склочной коммунальной кухне. Вы, Союз Писателей, лишаете читателей книг Корнея Чуковского. Вы не дорожите ни литературой, ни читателями.

Стрехнин: Я продолжаю читать протокол:

Юрий Яковлев оглашает письмо Марии Павловны Прилежаевой, которая присоединяет свой голос к требованию исключения. "Лидия Чуковская — человек чуждый".

Постановили: просить Секретариат и Правление подтвердить наше мнение об исключении Лидии Чуковской из Союза Писателей. Принято единогласно.

Затем, продолжает читать Стрехнин, уже после постановления, выступил т. Кулешов, по-видимому, опоздавший. А. Кулешов заявляет, что Лидия Чуковская как писательница — пустое место.

Стрехнин: Итак, Лидия Корнеевна, какие у вас к нам претензии? Их две, я так понял: что вас не пригласили на заседание Бюро — раз, и что якобы не говорили по существу — два.

Я: Да, это так. Нельзя осуждать человека в его отсутствие — это раз, а уровень обсуждения самый низкий — это два. Ничего никто о моей статье "Гнев народа" не сказал, а либо только брань ("антисоветчина"), либо забота о моих племянниках, которые являются достойной сменой моему отцу. Писателю родственники — смена!

А.Медников: Откуда вы берете информацию об арестованных?

Стрехнин: Вы пишете: аресты, обыски, сумасшедшие дома. Откуда у вас такие сведения?

Я: Я, как и вы, живу у себя на родине. У меня на родине творятся беззакония. Я их вижу.

Стрехнин: Почему-то вы видите только беззакония.

Я: Нет, совсем не только. Но я слишком хорошо помню погибших раньше в предыдущие десятилетия, — и потому меня остро интересуют погибающие теперь.

Стрехнин: Мы тоже хорошо помним погибших.

Медников: Откуда вы берете вашу информацию?

Я: Из жизни. От матерей, жен, сестер. Чтобы не видеть, надо заткнуть уши и зажмурить глаза. Это кругом. Одного моего знакомого, совершенно здорового, посадили в сумасшедший дом. А я — знала, что он здоровый. В печати об арестах и обысках не пишут. Или пишут, извращая факты. У меня много знакомых, которые были на суде над Синявским и Даниэлем, над Литвиновым и его товарищами. Все было совсем не так, как изображала печать. Когда я могу, я пользуюсь официаль-ными источниками — например, когда Лев Николаевич Смирнов, судья, выступал в Союзе Писателей, я задала ему вопрос, что означает — юридически — слово «антисоветский»? Ответа я не получила*.

* Вопросы, переданные Л. Н. Смирнову на собрании писателей в марте 1966 года — см. сборник "Открытое слово", с. 33. — Примеч. 1977 года.

Медников: Почему это происходит вокруг вас, а, например, возле меня не происходит ничего похожего?

Я: Не знаю… Вы живете где-то на острове и нарочно не видите… Кроме личных наблюдений я иногда узнаю что-нибудь от академика Сахарова. Он ведь тоже лицо официальное: председатель Комитета Прав Человека. Вот недавно был суд над его другом Шихановичем. Судили в отсутствие подсудимого, защищал адвокат, который подсудимого ни разу не видел. А дело Суперфина? Его матери недавно запретили с ним переписку. Родной матери. Понимаете?

Медников: Я никогда никакого Суперфина не слышал. И с Сахаровым не знаком.

Я: Жалею о вас.

Стрехнин: Итак, вернемся к делу. Мы пригласим вас на Секретариат… Может быть, вы до тех пор подумаете и напишете объяснительную записку? Я нисколько не настаиваю, я всего лишь спрашиваю.

Я: Я никакой объяснительной записки писать не стану. Я ни у кого на службе не состою. Если меня пригласят в Секретариат Правления, я приду, но только на том условии, что о моих родных говориться не будет. В литературе родства не существует. Если существует — не фамильное. И, кроме того, прошу учесть, что я живу то в городе, то на даче, — и предупредить меня надо заранее.

Если на Секретариате займутся моими семейными делами, то я немедленно уйду, громко хлопнув дверью.

Стрехнин: Скажите, пожалуйста, Лидия Корнеевна, а как ваша статья попала за границу?

Я: В прошлый раз в этой же комнате вы задали мне подобный вопрос о другой статье. Тогда я сказала: не знаю. Это правда. Теперь говорю: я сама пригласила к себе домой американского корреспондента и передала ему "Гнев народа" с просьбой опубликовать.