Олег Кустов - Паладины

Не от тоски, не для забавы

Моя любовь полна огня:

Ты для меня дороже славы,

Ты — всё на свете для меня!

Я соберу тебе фиалок

И буду плакать об одном:

Не покидай меня — я жалок

В своём величии больном…

Конечно, в прекрасных дамах былых времён больше музыки и очарования, чем былого величия и неприступности. Не насмешник ли Франсуа Вийон, панибратски обращающийся с их именами, будто это перчатки, знакомые, дорогие, изношенные?..

Баллада о дамах былых времён

Скажи, в каких краях они,

Таис, Алкида — утешенье

Мужей, блиставших в оны дни?

Где Флора, Рима украшенье?

Где Эхо, чьё звучало пенье,

Тревожа дремлющий затон,

Чья красота — как наважденье?..

Но где снега былых времён?

Где Элоиза, объясни,

Та, за кого приял мученья

Пьер Абеляр из Сен-Дени,

Познавший горечь оскопленья?

Где королева, чьим веленьем

Злосчастный Буридан казнён,

Зашит в мешок, утоплен в Сене?..

Но где снега былых времён?

Где Бланка, белизной сродни

Лилее, голосом — сирене?

Алиса, Берта, — где они?

Где Арамбур, чей двор в Майенне?

Где Жанна, дева из Лоррэни,

Чей славный путь был завершён

Костром в Руане? Где их тени?..

Но где снега былых времён?

--

Принц, красота живёт мгновенье,

Увы, таков судьбы закон!

Звучит рефреном сожаленье:

Но где снега былых времён?..

(Ф. Вийон)

Снега былых времён… "И это сильнее даёт нам почувствовать нездешнее, чем целые томы рассуждений, на какой стороне луны находятся души усопших…", — помнил о неведомом Николай Гумилёв.

Душа поэзии не привязана к чьим-либо именам и заглавиям. Франсуа Вийон при всей утончённости своего ума не испытывал или не желал показать, что умеет испытывать тот изыск, доступный юношам и поэтам, который люди с опытом называют восторженностью.

Я свой привет из тихих деревень

Шлю девушкам и юношам-поэтам:

Пусть встретит жизнь их ласковым приветом,

Пусть будет светел их весенний день,

Пусть их мечты развеет белым цветом!

(И. А. Бунин)

Тридцатилетний Иван Бунин, 1900-й год. И следом 28-летний Игорь Северянин, 1915-й год. Восторженность или умудрённость?

Девятнадцативешняя

Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,

Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой весны.

Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную фею,

Как бы ни были годы — восемнадцать минувших — тяжелы и грустны…

И когда расцветают бирюзовые розы и душистый горошек,

Ей представить наивно, что они расцветают для неё, для одной;

И когда вылетают соловьями рулады из соседских окошек,

Ей представить наивно, что поёт кто-то близкий, кто-то тайно родной…

Девятнадцативешней может лес показаться никогда не рубимым,

Неувядными маки, человечными люди, неиссячным ручей.

Девятнадцативешней может сделаться каждый недостойный любимым:

Ведь его недостойность не видна, непонятна для пресветлых очей…

И когда молодые — о, душистый горошек! О, лазурные розы!

Веселятся резвуньи, мне мучительно сладко, но и больно за них…

И когда голубые поэтички, как птички, под угрозами прозы

Прозревать начинают, я в отчаянье плачу о мечтах голубых!..

"Утончённые умы весьма склонны к любопытству и к предугадыванию событий, — заключал офицер в отставке Анри Бейль, — особенно это заметно у людей, в душе которых угас священный огонь — источник страстей; и это один из самых печальных симптомов. Но школьники, вступающие в свет, отличаются восторженностью. Люди, находящиеся на противоположных концах жизни и обладающие избытком или недостатком чувствительности, не позволяют себе просто чувствовать истинное воздействие вещей, испытывать именно то ощущение, которое они должны вызывать. Такие души, слишком пылкие или подверженные приступам пылкости, влюблённые, если можно так выразиться, в счёт будущего, бросаются навстречу событиям, вместо того, чтобы их ждать" (Стендаль, "О любви").

Кензель

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом

По аллее олуненной вы проходите морево…

Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разузорена

Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.

Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная…

Упоенье любовное Вам судьбой предназначено…

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом

Вы такая эстетная, Вы такая изящная…

Но кого же в любовники! И найдётся ли пара Вам?

Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,

И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,

Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом,

И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым

Шумным платье муаровым, шумным платьем муаровым!..

"Прежде чем ощущение, представляющее собою следствие природы данного предмета, дойдёт до них, они ещё издали, и не видя данного предмета, окутывают его тем воображаемым обаянием, неиссякаемый источник которого находится в них самих. Затем, приблизившись к нему, они видят его не таким, какой он есть, а таким, каким они его создали, и, наслаждаясь самим собой под видом этого предмета, воображают, что наслаждаются им. В один прекрасный день, однако, человек устаёт черпать всё в самом себе и обнаруживает, что обожаемый предмет не отбивает мяча; восторженность пропадает, и удар, испытанный самолюбием, вызывает несправедливое отношение к переоценённому предмету" (Стендаль, "О любви").

Марионетка проказ

Новелла

Чистокровные лошади распылились в припляске,

Любопытством и трепетом вся толпа сражена.

По столичному городу проезжает в коляске

Кружевная, капризная властелина жена.

Улыбаясь презрительно на крутые поклоны

И считая холопами без различия всех,

Вдруг заметила женщина — там, где храма колонны,

Нечто красочно-резкое, задохнувшее смех.

Оборванец, красивее всех любовников замка,

Шевелил её чувственность, раболепно застыв,

И проснулась в ней женщина, и проснулась в ней самка,

И она передёрнулась, как в оркестре мотив.

Повелела капризница посадить оборванца

На подушку атласную прямо рядом с собой.

И толпа оскорблённая не сдержала румянца,

Хоть наружно осталася безнадёжной рабой.

А когда перепуганный — очарованный нищий

Бессознательно выполнил гривуазный приказ,

Утомлённая женщина, отшвырнув голенищи,

Растоптала коляскою марьонетку проказ…

Офицер в отставке Анри Бейль, писавший под псевдонимом «Стендаль», интендантом наполеоновских войск входил во многие столицы мира и видел пожар Москвы. Неразделённая любовь к Метильде Висконтини терзала его:

"Одно из несчастий жизни состоит в том, что радость видеть любимое существо и разговаривать с ним не оставляет по себе ясных воспоминаний. Душа, очевидно, слишком потрясена своими волнениями, чтобы быть внимательной к тому, что их вызывает или сопровождает. Она само ощущение. Может быть, именно потому, что эти наслаждения не поддаются притупляющему действию произвольных повторений, они возобновляются с огромной силой, лишь только какой-нибудь предмет оторвёт вас от мечтаний о любимой женщине, особенно живо напомнив её какой-нибудь новой подробностью" (Стендаль, "О любви").