Аркадий Гайдар - Шумит Мудьюга

Этот маневр был вовремя разгадан, и враждебные колхозу "друзья" коммуны были разоблачаемы на каждом собрании силами местных и приезжих коммунистов и комсомольцев.

Топор революции рубит корни, соками от которых питалось кулацкое хозяйство. Если при промысловой артели часть беднячества еще эксплуатировалась и на промыслах и на вязке снастей, то с организацией колхозов этому наступает конец.

Плохо только то, что на Мудьюге местные партийцы и сельсовет, с головой ушедшие в работу по организации коммуны, забыли на некоторое время про кулака, надеясь на то, что с организацией колхоза кулачество, не имеющее возможности получить рабочую силу, отомрет само собой. Плохо, что не принимается мер против того, что кулак заблаговременно разбазарит имущество и распродаст скот.

С некоторым удивлением (и только) в сельсовете мне сказали:

- Вот ведь удивительное дело! Раньше, бывало, наша местная кооперация никак не могла закупить для лесозаготовок достаточного количества скота. Покупала от случая к случаю. А теперь за день штуки по две, по три скота приводят, и это только сюда, а, вероятно, ведут еще и на сторону.

Но кулачество занимается не только тем, что готовится к самоликвидации. Еще недавно там же, на Мудьюге, 12 кулаков были осуждены на разные сроки за антисоветскую агитацию против лесозаготовок. Еще недавно была избита секретарь сельсовета Титова.

И совсем уже недавно были перерезаны все гужи у обоза колхозников на лесозаготовках.

В просторных, пустых комнатах было тихо и прохладно. Сидя на диване, бывший судовладелец Шунин говорил мне так:

- Колхоз так колхоз... Ну и пускай колхоз. Захотели люди сообща работать, и пусть их себе работают. Но меня-то зачем трогать? Я колхоза не трогаю, и он меня не должен трогать. А впрочем, это в истории не в первый раз. Были когда-то и христианские общины - то есть коммуны; были и Парижские и еще какие-то там коммуны; мало ли чего в истории не было. Были и ушли... И ушли, - повторил он, выпрямляясь и чуть повышая голос, - и ушли потому, что человек не рыба, не треска, не селедка, чтобы ему стадом ходить. У человека своя голова и свой ум, так что каждый, ежели он честно и по-трудовому работает, никому не мешая и не задевая, должен иметь право жить сам по себе.

И, как бы спохватившись, сразу он засуетился, глаза его потухли, и он забарабанил пальцем по блестящему бронзовому подсвечнику.

Была лунная морозная ночь, когда я вышел от Шунина.

- Здорово! - сказал мне, догоняя, незнакомый человек. - Я вас сегодня на собрании в сельсовете видел, - пояснил он. - Что, к нему ходили? Тоже жила был! - добавил он, указывая пальцем на большой голубой дом. - Я с малолетства с ним на судах ходил. С девяти годов. Ну, кашу там варил, посуду мыл, палубу... Ве-се-лая была жизнь! Весной со льдом уйдешь, осенью ко льду вернешься. Получай хозяйскую благодарность - горсть конфет да трешницу денег. Ве-се-лая была жизнь! - усмехнувшись, еще раз повторил он и завернул в проулок, где мелькал огонек, в избу, в которой затянулось до полночи бедняцкое собрание.

"Правда Севера" (Архангельск), 1930, 8 февраля