Федор Достоевский - Письма (1866)

В Женеве я совершенно уединен и никого из русских не видал.

Ни звука русского, ни русского лица!

Прощайте, обнимаю Вас крепко, крепко и целую.

Ваш весь Федор Достоевский .

(1) было: Вам

(2) далее было: как говорят

(3) далее было начато: расх<���одами>

(4) так в подлиннике

(5) далее было: остаток

(6) было: так

(7) было: что даже на<���ш>

(8) было начато: ку<���пить>

(9) далее было: более уже

(10) далее было: свою

(11) в подлиннике: у рту

(12) было: Ибо все эти мои дела и делишки

(13) вместо: он зачтет - было: пойдут

(14) далее было начато: Останется

Женева 15 сентября/67.

Проcтите меня, голубчик Аполлон Николаевич, что замешкался Вам ответить, - да еще на Ваше письмо, в котором Вы прислали мне деньги. Дело в том, что кончил вот эту проклятую статью "Знакомство мое с Белинским". Возможности не было отлагать и мешкать. А между тем я ведь и летом ее писал, но до того она меня измучила и до того трудно ее было писать, что я дотянул до сего времени и наконец-то, со скрежетом зубовным, кончил. Штука была в том, что я сдуру взялся за такую статью. Только что притронулся писать и сейчас увидал, что возможности нет написать цензурно (потому что я хотел писать всё).

10 листов романа было бы легче написать, чем эти 2 листа! Из всего этого вышло, что эту растреклятую статью я написал, если всё считать в сложности, раз пять и потом всё опять перекрещивал и из написанного опять переделывал. Наконец кое-как вывел статью, - но до того дрянная, что из души воротит. Сколько драгоценнейших фактов я принужден был выкинуть. Как и следовало ожидать, осталось всё самое дрянное и золотосрединное. Мерзость!

За эту статью деньги мне дали вперед. Бабиков с кем-то. Я, бывши в апреле в Москве, выпросил у Бабикова отсрочку (разумеется, не на 5 месяцев, хотя срок был и не определен окончательно). Альманах свой они хотели издать в сентябре или в октябре (так рассчитывали в апреле, это значит, что книга никак раньше Нового года не явится). Итак, лучше поздно, чем никогда. Голубчик, помогите! Сделайте милость, а именно следующее:

Перешлите, родной мой, статью мою Бабикову в Москву, вместе с письмом, которое тут же прилагаю незапечатанное. Бабиков в Москве, в гостинице "Рим". Я бы и сам мог прямо ему послать. Да ну как в "Риме" его нет? Вот почему я и прошу Вас быть отцом родным. А именно так сделать: напишите три строчки Бабикову в гост<���иницу> "Рим" и приложите мое письмо без статьи и пошлите ему в "Рим". А статью (если найдете возможным поступить так) пошлите с той же почтой на Страстной бульвар, в магазин Соловьева, бывший Базунова, с двумя строчками Соловьеву, которыми объяснить Соловьеву (самому), что вот статья для передачи Константину Ивановичу Бабикову (что можно надписать на пакете), и с просьбой к Соловьеву, что если Бабиков не в "Риме" и если Соловьев знает где он, то переслал бы ему (Бабикову). Сделайте так, ради бога. У меня совесть нечиста по поводу этой статьи, и уж не знаю, что делать. Помогите, голубчик, и простите, что мучаю Вас моими комиссиями.

Письмо к Бабикову прочтите и, если захотите, то прочтите и статью! А прочтя (если только прочтете), напишите мне откровенно Ваше мнение. Мне бы только не слишком дурно было, - вот что.

Эту статью я по несколько раз думал окончить в три дня, и представьте себе, - как только переехал в Женеву, тотчас же начались припадки, да какие! - Как в Петербурге. Каждые 10 дней по припадку, а потом дней 5 не опомнюсь. Пропащий я человек! Климат в Женеве сквернейший, и в настоящую минуту у нас уже 4 дня вихрь, да такой, что и в Петербурге разве только раз в год бывает. А холод - ужас! Прежде было тепло. Вот почему и работа и письма и всё в последнее время затянулось...

Ваши 125 р. решительно нас спасли. Теперь вздохну немного и опять за роман. Пишите мне, пожалуйста. Мы с Аней в таком уединении, что письма для нас манна небесная, тем паче от Вас. Раз по пяти перечитываем.

Здесь есть русские газеты, читаю и "Голос" и "Московские" и "Петербург<���ские> ведом<���ости>". Это счастье. А то ужасно здесь скучно, но что делать: надобно писать.

Писал ли я Вам о здешнем "Мирном конгрессе". Я в жизнь мою не только не видывал и не слыхивал подобной бестолковщины, но и не предполагал, чтоб люди были способны на такие глупости. Всё было глупо: и то как собрались, и то как дело повели и как разрешили. Разумеется, сомнения и не было у меня в том, еще прежде, что первое слово у них будет: драка. Так и случилось. Начали с предложений вотировать, что не нужно больших монархий и всё поделать маленькие, потом что не нужно веры и т. д. Это было 4 дня крику и ругательств. Подлинно мы у себя, читая и слушая рассказы, видим всё превратно. Нет, посмотрели бы своими глазами, послушали бы своими ушами!

Видел и Гарибальди. Он мигом уехал.

Кой-что еще Вам хотел написать, но до следующего письма. Верите ли? До сих пор припадочное состояние и боюсь много писать.

Что же мне наши (Паша) и не напишут? Я на днях Эм<���илии> Федоровне напишу.

До свидания, голубчик, не сердитесь на меня за что-нибудь. А что наша Южная дорога? Она нам теперь нужнее всего.

Поклон мой Анне Ивановне. Аня тоже и Вам и Анне Ивановне сердечно кланяется.

Если Вам что нужно узнать о Бабикове, то о нем больше всех могут знать Страхов и Аверкиев.

В следующем письме напишу и побольше и полюбопытнее. А теперь голова несвежа.

Крепко жму Вам руку.

Ваш весь Федор Достоевский.

NB. Вообразите себе! И тут бревно на дороге: ведь я совершенно-то наверно и не знаю, где гостиница "Рим"! Но кажется, кажется, что наверно на Тверской.

На Тверской, в гостиницу "Рим" Константину Ивановичу Бабикову.

Еще раз благодарю от всей души за помощь!

Ради бога, пришлите мне Ваш адресс, то есть № и имя дома. Опять прошу Анну Николавну доставить Вам и это письмо.

Женева. Сентября 16/28 - 67.

Милая и многоуважаемая Эмилия Федоровна,

Давно очень хотел Вам писать; по крайней мере, не проходило дня, чтоб я об вас обо всех не думал. Теперь, полагаю, Вы уж с дачи давно воротились. Прошу Вас очень, уведомьте меня нимало не медля: как Ваше здоровье и как Вы живете? Напишите обо всех обстоятельствах. Очень прошу Вас. С Вами ли Федя? Я знаю, что он жил летом в Москве на даче; но ездил ли на юг? А теперь, если он в Петербурге, то удачны ли его занятия? Здоровы ли Миша и Катя? С Вами ли жил (или живет) Паша? Об нем я не имею никакого понятия. Вот уже скоро три месяца ни одной почти строчки от него. Если б захотел написать, то всегда, конечно, мог это сделать: ведь он знал же или мог всегда узнать адресс через Анну Николавну, а лучше всего, мог передать ей письмо для пересылки мне. Тут уж ясно, что не хотел. Я просил Аполлона Николаевича передать ему 25 р., и он должен был получить в начале сентября. К несчастью, я теперь совершенно без денег, живем на триста франков в месяц, но через месяц ни копейки не будет. На деньги раньше Нового года не рассчитываю. Теперь засел в Женеве и работаю; работа длинная. Мучает меня очень то, что в настоящую минуту, ничем (1) не могу помочь Вам. Мне это чрезвычайно тяжело. К Новому году хоть из-под земли достану, а с Вами поделюсь. Как нарочно, добрый друг мой Эмилия Федоровна, именно тогда-то и нет денег, когда всего нужнее. Кто знает, года через два, если бог даст здоровья, и долги заплачу свои, может быть, и Вы нуждаться не будете. Тогда деньги будут оставаться не у кредиторов, а у нас; но всё это покамест буки и славны бубны за горами.