Федор Достоевский - Письма (1866)

Благодаря Вас, что не отказались быть крестным отцом. Она крещена была за 8 дней до смерти.

Я знаю, друг мой, что очень виноват перед Вами, до сих пор не возвратив Вам взятых у Вас денег, и что, кроме того, из тех, которые еще недавно получил от Каткова, отдал часть Эмилии Федоровне и Наше и ничего еще Вам, тогда как Вы теперь, должно быть, очень нуждаетесь. Но сожалением не поправишь, и потому скажу прямо всё, что могу сказать точного: в настоящую минуту отдать ничего не могу, у самого почти ничего нет и, оставляя Женеву, даже платье свое и женино заложил (говорю только Вам). У Каткова же попросить в сию минуту - не смею, так как вот уже три месяца его обманываю. Но через 1 1/2 месяца и самое большее через 2 (верно говорю) попрошу Каткова выслать Вам от меня 200 р. Это верно. Что же касается до того, что до сих пор об Вас не подумал, - то это, ей-богу, несправедливо. У меня очень болело; но что я Вам скажу? Ничего не могу сказать. Вспомните только одно, Аполлон Николаевич, что, занимая у Вас тогда эти 200 р., я и тогда почти наполовину занимал для них, для родных, и через Вас же пошло им 75 руб. из тех 200. Кажется, так было, сколько помню. Вас же слишком благодарю за то, что спасли меня тогда, и слишком ценю Вашу деликатность со мной до сих пор, несмотря на то, что Ваше положение было тяжелое, об чем я теперь узнал.

Кстати, одна большая просьба: не передавайте известия о том, что моя Соня умерла, никому из моих родных, если встретите их. По крайней мере, я бы очень желал, чтоб они не знали этого до времени, разумеется, в том числе и Паша. Мне кажется, что не только никто из них не пожалеет об моем дитяти, но даже, может быть, будет напротив, и одна мысль об этом озлобляет меня. Чем виновато это бедное создание перед ними? Пусть они ненавидят меня, пусть смеются надо мной и над моей любовью - мне всё равно.

Простите, что Паша Вас так беспокоит. Что с ним будет - не понимаю? К чему он ведет? Эти два места, которые у него были, могли бы сделать его честным и независимым. Какое направление, какие взгляды, какие понятия, какое фанфаронство! Это типично. Но опять-таки, с другой стороны, - как его так оставить? Ведь еще немного и из этаких понятий выйдет Горский или Раскольников. Ведь они все сумасшедшие и дураки. Что с ним будет, не знаю, - только богу молюсь за него. Кстати еще: на мое письмо, три месяца назад, - он ничего не ответил. Нежнее нельзя было написать ему. Он смотрит на меня единственно только как на обязанного посылать ему деньги, до того, что даже не написал мне двух строк, хотя бы в приписке в чьем-нибудь письме, чтоб поздравить меня, когда родилась Соня. Мне не хотелось бы, чтоб он узнал о ее смерти.

Я узнал тоже, что у него в руках некоторые пришедшие ко мне, в этот год, письма - чрезвычайно важные. (Одно из них от прежней моей знакомой Круковской). Как бы их переслать мне сюда. Это очень, очень для меня важно. Может быть, и другие есть у него письма.

До свидания, друг мой. Постараюсь писать Вам с нового места. Montreux, про которое Вы пишете, есть одно из самых дорогих и модных мест во всей Европе. Поищу где-нибудь деревеньку подле Вевея. Ваш перевод Апокалипсиса великолепен, но жаль, что не всё. Вчера читал его.

Ваш весь Федор Достоевский.

Жена Вас благодарит за всё и просит образок Сони оставить для нее.

(1) далее было: к удивлению нашему

Вевей (на Женевском озере) Июня 9-го 1868 года.

Добрый мой голубчик Паша, во-первых, целую и обнимаю тебя. Получил наконец от тебя большое письмо. Ты пишешь, что послал мне до этого четыре письма: ни одного я не получил и удивляюсь, как они могли не дойти.

С огорчением прочел об твоих нуждах, голубчик мой Паша, но сам, в эту минуту, нуждаюсь ужасно, ничего не имею, а в "Русском вестнике" до того забрал вперед и до того запоздал доставкой романа, что совестно до крайности, до некоторого срока, просить денег. Кажется, руку бы отрезал, если б мог этим помочь тебе. Посылаю письмо к Гаврил<���ов>у и расписку в 200 р. Да даст ли под такую простую расписку? А впрочем, мы с ним имели дела денежные, и с ним я всегда был точен. К тому же у него будут в руках мое письмо и моя расписка весьма точная: этого совершенно достаточно, чтобы каждый мировой судья заставил меня уплатить немедленно. К тому же мы все-таки можем еще пригодиться друг другу при будущих изданиях (не знаю, но все-таки рассчитываю на хороший конец "Идиота"). Он же человек хороший, по крайней мере, со мной всегда был таким. По этой расписке я надеюсь твердо уплатить к сроку непременно. К зиме тоже надеюсь быть в Петербурге наверно. Итак, с богом, и буду рад чрезмерно, если тебе удастся достать под эту расписку (в 200 р.) рублей сто шестьдесят, как ты пишешь.

Из них ты сто возьмешь себе. Но во всяком случае (то есть сколько бы ни получил с Гаврилова) из полученных денег отнеси немедля ни мало двадцать пять рублей (25 р.) к Марье Григорьевне Сватковской и вручи ей (она уже будет предуведомлена и будет знать, для чего). Смотри же, Паша, твердо буду на тебя надеяться, это для меня очень важно, если только получишь деньги. Остальное, что у тебя останется от полученного с Гаврилова (и от твоих ста рублей), выдай Эмилии Федоровне. Кланяйся ей и попроси у нее от меня извинения, что я до сих пор не успел ответить ей на ее доброе и приветливое письмо. Уверь, что я очень ценю его. Ужасно жалею, что не могу решительно в настоящую минуту помочь ей в чем-нибудь более. Очень благодарю ее за тебя и, по возможности, не останусь в долгу ни у ней, ни у Феди. Это мое горячее желание. Жалею чрезвычайно, что она, как ты пишешь, хворает.

Алонкину я писал месяца два или полтора назад. Ему я непременно заплачу если не всё, то покамест хорошую половину при первой возможности. Чувствую, что надо, да и человек со мной всегда поступал деликатнейшим образом. Понимаю, что тебе была нужда страшная, коль ты пошел к нему просить денег. Но поступил ты в этом случае крайне нерасчетливо (потому что во всяком случае бы мог рассудить, что ведь он наверно не даст. Только встревожил его).

Об службах твоих и отчасти о подробностях я слышал и от Ап<���оллона> Николаевича и от Анны Николавны. Не знаю, Паша, кто тут виноват: конечно, всё, что ты пишешь, очень может быть совершенно справедливо, но, не зная подробностей, невозможно судить. Но во всяком случае, милый друг мой, прошу тебя очень - будь вперед с начальством терпеливее, скромнее и сносливее. Иначе невозможно, клянусь тебе, на службе. Вежливость и рассудок никогда и нигде не считались низостью, или угодливостью, или лестию.

Судя по письму твоему ко мне (то есть по тому, как оно написано), думаю, что ты можешь работать над судебными бумагами. Ты пишешь очень порядочно, и с этим тебя поздравляю. О, как рад бы я был, если б ты мог достать опять место. Что же касается до брезгания иными местами, как низкими, - то это нелепость. Места низкого или унизительного нет. Но ты, это, вероятно, понимаешь очень, особенно в твоем положении.