Гайто Газданов - Возвращение Будды

В огромном кабинете было тихо. Я сидел на стуле и курил, и со стороны могло показаться, что здесь происходит между двумя знакомыми мирный разговор на какую-нибудь отвлеченную тему.

- Да, да, - ответил я. - Теперь я прекрасно помню все. Это началось с того, что я сказал, что люблю смотреть в огонь и нахожу в этой любви к пламени нечто атавистическое. Мой собеседник согласился со мной; потом речь перешла к теме о смерти. Он говорил, что часто о ней думает и что в этих мыслях есть некоторая уютность. Он привел цитату из православной панихиды, текст объявления, которое могло бы появиться в газетах. Я возразил ему, мне показалось, что смерть, в любом ее аспекте, лишена какой бы то ни было привлекательности. Я вспоминаю теперь совершенно отчетливо, что я сказал ему: у вас нет наследников, з_а_в_е_щ_а_н_и_е вам составлять не для кого. Затем были некоторые личные воспоминания, не имеющие особенного значения, по-моему. Одна из последних тем, которую мы с ним обсуждали, это был буддизм.

- Я понимаю, что это был разговор, лишенный логической последовательности, - сказал он, - то, что мы называем une conversation a batons rompus {Бессвязный разговор (фр.).}. Но, может быть, вы помните, каково было соединительное звено, та ассоциация, которая обусловила переход от личных воспоминаний к обсуждению религиозной доктрины?

- Нет ничего легче этого, - ответил я. - Над головой моего собеседника...

- Вы хотите сказать: над диваном, на котором он, сидел?

- Он сидел в кресле, а не на диване, - сказал я. - Диван находился направо от кресла, несколько в стороне.

- Совершенно верно, я ошибся. Продолжайте.

- Над его головой была полка с книгами, и на этой полке стояла золотая статуэтка Будды.

- Вы могли бы ее описать?

- Я ее узнаю из тысячи.

- Чем она замечательна?

Я подробно описал золотого Будду и сказал, что меня поразило исступленное его лицо и сходство этого выражения с выражением святого Иеронима.

Лицо следователя вдруг стало напряженным.

- Странно, - сказал он вполголоса, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. - Странно. По-вашему, эта статуэтка имеет большую ценность?

- Я плохой знаток в такого рода вещах. Для меня она имеет ценность эстетическую прежде всего. Думаю, что она, помимо этого, должна стоить довольно дорого, она из литого золота, и в нее вделан рубин, правда небольшой. Но вообще говоря, статуэтка замечательная.

- Хорошо, - сказал он. - Итак, ваш взгляд упал на золотого Будду и это естественно навело вас на мысль...

- О нирване и о буддизме... Мой собеседник передал мне статуэтку, и тогда я мог рассмотреть ее как следует. До тех пор, пока она стояла на полке, я не видел ее во всех подробностях: горела лампа на столе и полка была в полутьме.

- Что вы сделали со статуэткой потом?

- Я вернул ее моему собеседнику, который поставил ее обратно.

- Вы в этом уверены?

- Простите, в чем именно?

- В том, что он поставил ее на место?

- Совершенно уверен.

- Хорошо, - сказал он. - Будьте готовы к следующему допросу.

Вернувшись в свою камеру, я погрузился в напряженные размышления об убийстве Павла Александровича. В отличие от допрашивавших меня людей, я знал одну существеннейшую вещь, - именно, что не я убил его. Первое предположение, которое приходило в голову, это что убийцей был Амар. Но оставалось непонятно, зачем ему было это делать. О ревности не могло быть и речи. О непосредственной выгоде - тоже: Павел Александрович содержал Лиду, на деньги которой жил Амар. Кроме того, квартира была в полном порядке, не было ни следов борьбы, ни попытки грабежа и все стояло на своих местах. Человек с улицы, случайный преступник? Это в одинаковой мере казалось невероятным - главным образом потому, что не было кражи.

Еще одно обстоятельство тоже казалось странным - способ убийства. Павел Александрович был убит ударом ножа в затылок, и смерть последовала мгновенно. Так я понял из беглых замечаний следователя. И это представлялось необъяснимым. Какова была форма ножа? Обыкновенный нож, плоский и широкий, не мог быть орудием убийства. Но помимо этого - и какова бы ни была его форма, - удар должен был быть нанесен с необыкновенной силой и точностью. Вряд ли чахоточный и больной Амар обладал и таким безошибочным глазомером и такими мускульными возможностями. Кроме того - в десятый раз, - зачем ему было это делать? Оставалось предположение, вероятнее всего почти абсурдное, но которое все-таки нельзя было отбрасывать с совершенной уверенностью, что Павел Александрович стал жертвой какого-то маньяка.

Когда меня снова привели на допрос, я напряженно ждал, что скажет следователь. Он сел, разложил перед собой лист бумаги и спросил меня таким гоном, как будто продолжал допрос, прерванный несколько минут тому назад:

- Вы говорите, что помните статуэтку золотого Будды во всех подробностях?

- Да.

- Какое у нее было основание? На чем она стояла? Была ли какая-нибудь подставка?

- Нет, - ответил я. - Подставки не было. Снизу статуэтка кончалась плоским квадратным срезом. Это был геометрически правильный квадрат, с той разницей, что углы были слегка закруглены.

Он протянул мне лист белой бумаги и спросил:

- Такой приблизительно срез? На бумаге неуверенными линиями был нарисован ровный квадрат с закругленными углами.

- Совершенно точно.

Он покачал головой. Потом он посмотрел мне в глаза и сказал:

- Тот, кто убил Щербакова, унес с собой золотого Будду. На полке, покрытой тонким слоем пыли, отпечатался квадрат, рисунок которого вы держите в руках. Если нам удастся разыскать статуэтку, то вы вернетесь домой и будете продолжать ваше исследование по поводу Тридцатилетней войны, черновики которого мы нашли у вас. Должен вам сказать, между прочим, что я совершенно не согласен с вашими выводами и, в частности, с оценкой Ришелье.

Затем он протянул мне папиросы - жестом, который мне сразу сказал много и немая убедительность которого была сильнее, чем любая перемена тона. Он сделал это почти машинально, так, как это делают по отношению к знакомому. Я почувствовал необыкновенное облегчение, и мое дыхание стало учащенным.

- Теперь перейдем к другому, - сказал он. - Что вы знаете о любовнице покойного, об ее родителях и об ее покровителе? Я с трудом представляю себе, чтобы вопрос об их участии в убийстве ни разу у вас не возникал.

- Я много об этом думал, - сказал я. - Я имею приблизительное представление обо всех этих людях, но меньше всего я знаю Амара, покровителя, как вы его называете, Лиды. Все они крайне малопочтенны. Но должен вам сказать, что я не вижу, какую выгоду для Лиды или Амара могло представить это убийство.

- Можно подумать, что вы лично не заинтересованы в результатах следствия.

- Мои рассуждения несколько отличаются от ваших, - сказал я, - и это объясняется, в частности, тем, что у меня есть достоверная истина, которая для вас априорно не установлена: я знаю, что я не убивал Щербакова.