Явдат Ильясов - Согдиана

— Ты кто т-такой?

Он был заикой. Бесс метнул на Спантамано быстрый косой взгляд. Он и обрадовался тому, что Ороба унизил его врага, и встревожился: потомок Сиавахша никому не прощал обид и однажды на пиру запустил кубок в голову самого Дария. Неожиданная ссора могла внести раскол в среду согдийцев, а Бесс нуждался в них сейчас. Но Спантамано, к удивлению сатрапа, даже не поморщился.

— Я бедный человек по имени Спантамано, — ответил он Оробе смиренно. В глазах его блеснула и погасла искорка. И Бесс вспомнил кота, играющего с мышью. Ороба, услышав имя потомка Сиавахша, на миг смешался. Но сообразив, что бояться нечего, он проворчал:

— Так это т-твои люди отбивают с-скот у моих пастухов, С-святой Смысл?

Пенджикент и Наутака, владения Спантамано и Оробы, находились по соседству. Их разделяли горы, через которые изголодавшиеся пенджикентцы нередко ходили в набеги на юг.

— Случается, — ответил Спантамано спокойно.

Ороба не нашелся, что сказать, и отвернулся.

Предводители отрядов, прибывших из Бактры, вместе с телохранителями расположились в городе. Воинов поселили за стеной у рынка. На этом Ороба свое гостеприимство исчерпал. Бактрийцам и персам надлежало самим добывать пропитание. Собственно, на тех пять тысяч человек, которые привели Бесс и Вахшунварта, не хватило бы хлеба и у самого щедрого богача. Вахшунварта и другие знатные бактрийцы не испытывали нужду, ибо привезли много зерна и пригнали много скота. Хуже было положение Спантамано. Ему пришлось отправить гонца за горы. Через несколько дней из Пенджикента явился отряд его людей, ведущих огромное стадо быков; Ороба подозрительно на них косился, — где эти голодранцы раздобыли столько скота, ведомо разве только одному Анхраману. Две тысячи дахов Спантамано получили еду, зато персы страдали от недостатка хлеба и мяса. Разъяренный Бесс разослал по городам Согдианы грозные приказы, подкрепленные мечами его конных воителей. По горным и степным дорогам потянулись в Наутаку отары овец и караваны с маслом, зерном, вином и плодами.

Сюда же двигались со всех сторон отряды персов, рассеянных по разным поселениям Согдианы. Бесс готовился к битве и стягивал силы в одно место. Скоро в тесном оазисе стало негде повернуться. Это немало огорчало бережливого Оробу. Он возненавидел Бесса и по ночам молил богов послать на голову сатрапа тысячу и сто лютых бед.

Пенджикент лежал рядом и призывал Спантамано домой. Гонцы доставляли невеселые известия: хозяйство округа пришло в упадок, надо, чтобы молодой правитель приехал, сам во всем разобрался и отдал нужные распоряжения. Но Спантамано не покидал Наутаку, что многих удивляло.

— Какого дайва я там не видел, в проклятом Пенджикенте? — сказал Спантамано прибывшим к нему старцам. — Неужели, объездив половину мира, я должен сидеть в этой голодной и холодной дыре? Без меня не можете? А мозги у вас есть? Руки отсохли у ваших сыновей, что они не в состоянии добыть себе кусок хлеба на шашской [20] шашская дорога — дорога, ведущая в Шаш (современный Ташкент) дороге? Несчастный я человек! Почему я должен возиться с шайкой этих вечно голодных пенджикентцев? Вы, наверное, и дочь мою уморили.

— Что ты, господин састар, наследница твоя цветет, как роза.

— Как роза! Пожалуй, в рваных тряпках ходит?

— О господин састар! Дочь самого Дариавуша так не одевалась.

— Дочь самого Дариавуша! Разве только в одежде радость? Кормите, наверно, кониной, испеченной на углях?

— Упаси бог, господин састар! Куропатка, фазан — вот ее еда.

— Еда, еда! Какой прок от еды, если она ни разу ласки не видела?

— Вай, господин састар! На руках носят твою дочь. Кто не любит дитя Спантамано?

— Ну, посмотрим. Везите ее скорей.

У Спантанамо была дочь от его давно умершей жены, персиянки, сестры Бесса. Когда Спантамано уехал на войну, девочке только исполнилось три года. Такой она и запомнилась ему — низенькой, толстенькой, круглолицей и веселой. Поначалу он все тосковал, потом привык к разлуке — на войне не до нежных чувств. Но теперь, вблизи от Пенджикента, тоска начала его томить с новой силой. Какой она стала? Выросла, должно быть. Помнит ли его?

И вот однажды утром его позвали во двор. У повозки, окруженной толпой бородатых горцев, стояла девочка лет восьми — высокая, тонкая, в блестящем розовом платье и широких красных шароварах. "Вытянулась", — подумал Спантамано.

— Отана!

— Дада! — Девочка с криком бросилась к Спантамано. — Отец!

Он опустился на корточки, схватил дочь в охапку, прижался щекой к ее щеке и окаменел. Долго они сидели так. Слезы отца смешались со слезами ребенка.

— А ну-ка, Отана, дай я посмотрю на тебя, — хрипло сказал Спантамано и немного отстранил девочку. Белое, красивое лицо, кое-где тронутое точками веснушек. Задорный носик. Розовые губы. Кудри не его — черные, не блестящие, как смола, а мягкие и темные, как ночь; такие волосы были у его жены. Но вот глаза, — ах, эти глазенки! И какой чурбан сказал, будто синий цвет — холодный цвет? Сколько тепла сияло в этих лукаво прищуренных, синих-синих глазах, похожих на яхонты, насквозь просвеченные солнцем! И так преданно они глядели на Спантамано!..

— Проклятье твоему отцу, — добродушно пробормотал тронутый согдиец. Оказывается, совсем не плохо, когда у человека есть дочь.

Он щедро подарил ей всякой всячины: бус, сережек, браслетов, колец, подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она бегала, прыгала, пела веселые горские песенки, танцевала, прищелкивая пальцами, корчила уморительные рожицы и тормошила отца, не переставая звонко смеяться. Спантамано молча цокал языком от изумления и восхищения. У него такая дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой и свежей; из чувства благодарности он купил им по новому халату.

Три дня Отана гостила у отца, и это время было самым счастливым в жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала дочь и как ни изнывало сердце самого Спантамано, он решил отправить Отану домой.

— Зачем ты меня прогоняешь? — рыдала она у него на плече.

— Я не прогоняю тебя, доченька, — ответил он глухо. — Я прошу, чтобы ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела, какие у них злые глаза?.. Съедят тебя, — добавил он, вспомнив слова Датафарна.

— А почему сам остаешься? Поедем со мной.

— Нельзя, доченька. Я буду сторожить дорогу, чтобы плохие люди не добрались до Пенджикента, где ты будешь думать о своем отце. Ты не забудешь меня, Отана?

— Никогда.

— Ну, прощай.

Он проводил старых пенджикентцев и Отану далеко за город и долго-долго стоял на дороге, не в силах вымолвить слово — боялся заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная дочь станет через много лет женой македонского царя Селевка, он и предполагать не мог. Судьба!