Явдат Ильясов - Согдиана

Гонец благополучно доставил приказ царя в Макаканду.

— Ладно, — с готовностью сказал Гефестион, — действовать так действовать.

Он утроил у всех городских ворот стражу и вместе с Оробой направился к базарному старосте.

— Хорошо тебе жилось при персах? — спросил толстобрюхого старосту Гефестион.

— Вай! — вскричал купец. — Плохо жилось. Совсем плохо!

— Теперь лучше?

— Вай! Теперь хорошо. Совсем хорошо.

— Чем же ты отблагодарил своих избавителей?

— Вай! — Староста сразу сообразил, в чем дело. — Все, что на базаре, — ваше, господин! — воскликнул он, подобострастно изогнув шею. И добавил про себя: "Лишь бы я цел остался".

— Так вот, — промолвил Гефестион строго, — все товары — ты слышишь меня? — все товары, привезенные сегодня на рынок, ты должен приподнести в дар Искендеру. Иначе Зулькарнейн, не дай бог, подумает, что ты неблагодарный осел, которого следует повесить на городских воротах. Понимаешь меня?

— Вай! — Староста побледнел. — Все понимаю, господин. Все понимаю.

И подумал: "Что теперь будет?"

— Агар! — крикнул он, отворив низкую дверь пристройки. — Агар!

Из темной комнатушки выглянул человек с худым, желчным лицом и красноватыми глазами. Староста наклонился к его уху и, хмуря брови, долго что-то шептал, то и дело оглядываясь на Гефестиона, причем, когда он оборачивался к македонцу, жирная рожа плута расплывалась в улыбке.

— Жители Мараканды! — вопил через полчаса Агар с возвышения. — Эй, жители Мараканды! Радуйтесь! Царь Искендер Зулькарнейн, да славится его имя вечно, покупает все наши товары.

Тишина. Недоумение. Затем из толпы выступил чеканщик Фрада, отец Варахрана:

— Как это — все товары? Объясни получше!

— Все: посуду, ткани, одежду, баранов, зерно, масло — словом, все, что вы привезли или вынесли на базар сегодня.

Опять молчание — люди не сразу нашлись, что сказать. О подобных сделках в Мараканде еще не слышали. Потом снова заговорил Фрада:

— А что Искендер даст взамен?

Агар вынул из-за пазухи и поднял высоко над головой желтый глиняный черепок.

— Каждый из вас, жители Мараканды, получит табличку с именем Искендера. Не теряйте табличек. Когда царь, да будет благословенно его имя, вернется из похода на Киресхату, он любому, кто предъявит черепок, выдаст сколько следует золотых или медных монет.

Монеты? И когда? Когда Искендер вернется из Киресхаты! А если он вернется через три года? Или совсем не вернется? Люди пришли на базар, чтобы обменять зерно на посуду, овец на земледельческие орудия, сухие фрукты на одежду, — чтобы приобрести, с душевной болью отрывая от скудных запасов немалую часть, вещь, еще более необходимую в хозяйстве. И вот им предлагают какие-то черепки, которые ни к чему не приспособишь… Базар зашумел.

— Как вам не стыдно! — с возмущением крикнул Агар. — Кто вас освободил от Бесса? Искендер. Я б на вашем месте даром отдал все, что есть. А вы трясетесь над погаными горшками, чтоб им разбиться! Эх, люди!

Агар покачал головой и сплюнул.

— Товары оставить здесь. Ослов и повозки тоже. Выходите по одному на храмовую площадь. Ну, пошевеливайтесь!

Люди растерялись. Если б на них просто набросились и начали грабить, как это делали персы, они бы стали защищаться. Но тут… ведь у них просто покупают, кажется? Один из селян бросил на свой мешок с пшеницей недоуменный взгляд и неуверенно двинулся к воротам. Здесь его остановил базарный староста.

— Имя?

— Харванта.

— Откуда?

— Из селения Чоргарда.

— Товар?

— Мешок пшеницы.

— Запиши, писец.

Писец обмакнул тростниковую палочку в бронзовую чашу с краской и начертил (или сделал вид, что начертил) несколько слов на куске выделанной телячьей кожи.

Староста сунул в ладонь Хорванты черепок.

— Смотрите, записывают, у кого что куплено, — сказал кто-то с облегчением. — Значит, нам и вправду заплатят за товары?

— Проходи, — кивнул Харванте староста.

Едва Харванта вышел на храмовую площадь, македонцы оглушили его ударом по голове, скрутили руки за спиной и отволокли в сторону. Пшеница пшеницей, а раб все же более выгодный товар.

За Харвантой потянулись к воротам и другие. И все по одному. И всех на храмовой площади хватали македонцы. Мужчин, женщин, детей.

Через ворота прошло уже человек шестьдесят, когда какой-то мальчишка, взобравшись из любопытства на стену, отделяющую рынок от святилища, увидел, что происходит перед храмом огня. Он замахал руками и завопил. К нему быстро поднялся по лестнице Фрада.

— Боже! — крикнул пораженный чеканщик. — Вот что они задумали! Эй, народ! Юнаны обманули нас! Они хватают каждого, кто выходит к храму!

На миг базар умолк — и вдруг заревел, забушевал, как горный поток весной. Толпа ремесленников и селян опрокинула македонцев, стоявших у ворот, вырвалась на храмовую площадь. Поодаль от святилища, возле стены, сбились в кучу шестьдесят избитых и связанных людей. Македонцы пятились, выставив сариссы.

— А, шакалы! В рабство на с хотите продать? Бейте их!

Базар в одно мгновение превратился в поле боя; хотя у согдийцев и не было оружия, они сражались с ожесточением, — все пошло в ход: горшки, мотыги, палки, оглобли повозок.

Гефестион бросил на взбунтовавшихся согдийцев отряд тяжелой пехоты. Под напором длинных пик народ, после короткого, но яростного сопротивления, разбежался. Прятались по дворам, скрывались в окрестных полях и садах. Многих убили. Многих забрали в плен.

— Итак, они захватили семь приречных городов? — Спантамано не заметил, как загнул на руках семь пальцев. Его взгляд упал на три оставшихся перста. Он быстро загнул и эти и стукнул кулаком о кулак. Сначала Клит… Потом бранхиды и узрушаны… Затем погром в Мараканде… Ясно! Пора за дело, согдийцы. Баро, позови Алингара.

Наутакец, возвратившийся в Мараканду с тайным посланием от Варахрана, со всех ног бросился вниз и привел жреца Алингара — сумрачного мужчину с кривым носом и длинной бородой. Алингар слыл мудрецом, знал наизусть священную книгу зороастрийцев «Авесту» и хорошо писал не только по-согдийски, но и на многих других языках Востока.

Потомок Сиавахша поискал глазами чего-то и, не найдя, рассердился:

— Где этот проклятый сосуд?

— Какой? — спросил Баро.

— Серебряный. В котором вино.

С каждым днем он испытывал все больше влечения к вину. Никогда еще у Спантамано не напрягались так душевные силы, а напряжение требовало какой-то разрядки. И Спантамано, начав однажды в Наутаке, когда выбирал между Искендером и Бессом, не мог уже остановиться и незаметно для себя пристрастился к пьянящему напитку.

Баро покосился на предводителя и принес серебряную вазу. Спантамано жадно выпил вина и облегченно вздохнул: