Павел Андреев - Пуля

Павел Андреев

Пуля

Я давно не видел его. Он сильно изменился с тех пор, как мы встречались с ним последний раз, года три назад. Тогда я приехал к нему в канун праздника Дня шахтера и убедился, что мой друг давно уже вырос из этого маленького и опрятного городка. Он изменился. Изменился внешне, но внутри его по-прежнему жил тот парень, которого я знал в Афгане. В его груди билось большое доброе сердце, но душа его, опаленная чужим жарким солнцем, окончательно сошла с ума. Я был уверен, что со временем все пройдет.

Я с волнением подошел к двери, нажал на звонок. За дверью послышался громкий, раздражающий слух звонок. Я представил как откроется дверь, я увижу его, мы обнимемся... Дверь распахнулась и я увидел его. В следующее мгновение он обыденно пожал мне руку и недоуменно заглянув мне в глаза, спросил: "Ты что, с "поля дураков"?" Я не смог справиться с охватившими меня чувствами. Моя растерянность и обида одновременно выплеснулись наружу. Скрыть это было трудно и он все увидел. Опережая мои эмоции, он запоздало обнял меня и дружелюбно, похлопав по спине, сказал: "Ну что ты, словно мальчик. Я рад тебя видеть, старик. Только соплями меня не измажь". Злость на его скупую радость встречи, обида на его снисходительность, все куда-то ушло, когда я, не разуваясь, в протезах, вошел в его однокомнатную квартиру. На видном месте, на полке книжного шкафа стояла миниатюрная модель БэТээРа-60 ПэБэ. На борту этой маленькой машинки стоял номер 345! Глаза моего друга, хозяина этой квартиры, горели неподдельной гордостью за этот маленький парад его побед: "Я тебе еще кое-что покажу. Я здесь куст настоящей индийской конопли посадил!..."

Я его уже не слушал. Его душа точно сошла с ума и время его не лечит. Он навсегда остался там, с ними. Я боялся этого.

...Солнце жгло лысый затылок. "Стекляшка" хрустела на спине, покрытая солью от пота. Над землей, словно раскаленное стекло, двигался неощущаемый поток воздуха, искажая контуры предметов до неузнаваемости.

Пуля лежал в собственноручно вырытом окопе для стрельбы "из положения лежа" и смотрел на плывущее марево в оптический прицел своей эСВэДэшки. "Поле Дураков" , на котором он изображал снайпера на боевой позиции, было куском пустыни , начинающимся от батальонного сортира. Это было место, где отбывали наказание все достойные этого. Наказание было простым и потому очень неприятным. Наказанному , полагалось выкопать свой индивидуальный окоп для стрельбы "из положения лежа" в соответствии со всеми требованиями военного искусства. Находится на посту приписывалось каждому по разному. Но наказанием считалось не сам факт подобного боевого дежурства. Считалось позором, если проверят качество твоего творения и твою бдительность. Ценилось доверие и самостоятельность. Но прийти могли в любой момент, а филонить значило только одно -- потерять доверие и попасть в число "червей", проявляющих "червячью" гибкость в жизни. За два года, в течении которых в бригаду, из призыва в призыв, прибывали избалованные мальчиши великой страны, наказание становилось ритуалом, обрастающим более жесткими условностями. Соответственно более высоким становился статус "удостоенных" полного набора всех условностей ритуала. Как живая память о всех , побывавших в объятиях "Поля Дураков", кусок убитой солнцем земли был покрыт множеством оспин-окопов. Пуля лежал на "Поле Дураков" и развернувшись, спасаясь от скучного пейзажа пустыни , изучал бригаду в прицел снайперской винтовки, пытаясь не думать о Гуне, лет хе, подарившем ему эти мгновения радости общения с чужой совершенно землей.

Все люди на этой войне, после первых трех месяцев пребывания здесь, делились на два типа: те, кто видит в войне только материальную выгоду, и те, кого в основном привлекает игра в эту войну. Большинство попавших сюда, в конце концов, составляли промежуточную группу. Лейтенант, по кличке Гун, был ярким представителем той самой промежуточной группы. Он был профессионалом в вопросах торговли с местным населением, и еще большим профессионалом в вопросах ведения засадных действий против того же самого местного населения. Не утруждая себя компромиссами, Гун нашел простой выход, избавляя себя от угрызений совести -- он и то и другое делал с чувством большой ответственности. Это выдавало в нем профессионала, стремящегося делать свою работу настолько аккуратно, насколько позволяют обстоятельства. Считалось, что Гун не приступает к делу до тех пор, пока не предпримет необходимых мер, чтобы обезопасить себя "на случай, если придется иметь дела с Аллахом ".

Не скрывая своего двойного высшего образования, Гун элегантно, дополняя Шекспира , объяснял свой взгляд на окружающую его действительность: " Дыра в кармане приводит к пустоте в голове. Пустота в голове приводит к дырке в той же голове. И другого выбора нет вокруг на сотни километров, сынки. Вся наша жизнь здесь сводится к необходимости и мы медленно становимся животными на этой чертовой войне!". До того, как Гун приметил Пулю, Пуля был простым бойцом "только что с самолета". У него даже было имя. Мама звала его Кешей, но мама ничего не говорила Кеше про войну и Советскую армию.

Кеша жил с родителями и сестрой, в горняцком урановом городке, затерявшемся в степных просторах. Он и не подозревал о существовании курсанта, будущего лейтенанта, жующего яблоки где-то на Украине. Война свела их вместе, пропустив их мир через оптику прицела, страшно упростив жизнь, сделав ее невыносимо конкретной....

...Когда мы, слегка выпив и выкурив все запасы "дряни", переместились на балкон, предоставляя Кешеной семье возможность спокойно выспаться, теплая летняя ночь наполнила маленькую квартиру своей прохладой. Мы сидели на балконе и говорили о прошлом. Я старался перевести разговор на настоящее положение дел. Но он, пропуская мои вопросы, все тащил и тащил меня в войну. Заглянув через открытую дверь балкона в комнату, где укрывшись белыми простынями , на единственном диване, спала его жена и дочь, он неожиданно вдруг сказал, кивая головой в комнату: Прикинь, мы в морге! .

Подобная аллегория меня поразила. Да, в залитой серебряным лунным светом комнате на полу лежали постеленные для нас матрасы, накрытые белыми простынями. Остальные спящие, также укрытые белым, дополняли эту картину ночной тишины. Но о чем нужно думать, как нужно смотреть на этот мир из глазниц-амбразур этого круглого, непробиваемого словно дот, черепа, что бы эту белую тишину, наполненную спокойствием здорового безмятежного сна, сравнить с мертвой безжизненностью морга?! Ты понимаешь, Кеш, что ты сейчас гонишь? , -- спросил я его. Я гоню? , -- он искренне удивился. Это ты гонишь! Ты думаешь все кончилось? Да оно только начинается! Ты посмотри вокруг? Ты забыл, как тебя в госпитале на коляске спускали на лифте на улицу лишь после того, как ты рубль давал деду лифтеру, забыл? Они не сдохли. У них растут дети, их дети, воспитанные ими. Они все вокруг нас. Они же мертвые все! И мы опять одни. Одни, как тогда в засаде! Это моя война и я ее не проиграю... , -- он замолчал, глядя на меня в упор.