Игорь Гергенредер - Оттилия и Уле (Сказки для взрослых - 4)

Она повертела кончиком хвоста:

- Говори, говори...

- Дивная, неотразимая, влекущая...

- Ах! - вырвалось у нее, но на удивление это вышло до того тихо, что Икота без труда устоял на ногах, как при порыве ветра умеренной силы.

- Если бы я мог мечтать, - произнес он с нарастающей страстью, - только мечтать о том, чтобы на коленях умолять тебя... обручиться со мной!

Оттилия томно спросила:

- За чем же дело?

- О-ооо! - воскликнул он с неописуемой мукой. - У такой красавицы сердце наверняка изменчиво. Сейчас, такая юная, свежая, ты чиста и неопытна и можешь сказать, что я нравлюсь тебе. Но придет разочарование - и... о, горе!

- Как же быть? - недоуменно спросила гигантская ящерица.

Икота простер к ней руки:

- Позволь мне уйти с твоих глаз! И если, когда меня не будет вблизи, к твоему сердцу прикоснется любовь и ты позовешь меня особенным голосом - я тотчас вернусь! Вернусь твоим женихом! - он поклонился ей до земли и бросился за кряжистый дуб, чьи ветви раздались широко в стороны.

Маленький кавалер прибегнул к силе, которой его одарил Флик дер Флит, стал невидимым и взлетел. Не минуло пары минут, а он очутился уже так близко к Оттилии, как только возможно. Невидимка поглаживал, задорил ласками ее нежные чувствительные местечки - и сладкая дрожь проняла исполинское туловище.

- А-ах! - не сдержалась Оттилия, и на этот раз порыв ветра оказался несколько ощутимее прежнего: кряжистый дуб затрещал от корней до кроны, а листвы на нем словно и не было.

Икота, пользуясь безопасным положением, не подумал прервать начатое искушенный, старательный, а уж какой чуткий! И та, которая познавала это впервые, совсем разомлела.

- Любовь прикоснулась к моему сердцу... - призналась она в истоме. Затем прозвучала мольба до того трогательная, что нечего и пытаться представить это: - Иди же, маленький!

Горестному ли крику или, наоборот, безмолвию предалась бы Оттилия - не покажись любимый? На это невозможно ответить, ибо он был тут как тут, преисполненный еще большего изящества и галантности. Она положила голову на траву, и язык - длинный нежный язык громадной ящерицы - вытянулся к нему, трогая бородку, усы, губы.

- Обожаю... - у влюбленной столь учащенно билось могучее сердце, и возбуждение дошло до такой умопомрачительной степени, что она совершенно не владела собой. - Обожаю, милый-сладкий-хороший! - самозабвенно шептала Оттилия, и Икота увидел, как в потускневших глазах забрезжил безумный огонек. - Я не знаю, что со мной, уж не хочу ли я тебя съесть? - прошептала она с отчаянным вожделением и добавила завороженно: - Я проглочу тебя, чтобы ты был во мне...

Кавалер никогда не позволил бы себе побледнеть, а тут ему как нельзя более помогли бородка и усы, на лоб же он надвинул шапочку с пером. Он мог бы стать невидимым и взмыть в небо... Мог - одари его Флик, вместе с волшебной силой, еще и трусостью.

Все ли дары уместны или нет - но иной раз и трудно же бывает тем, кому остается одна только храбрость.

Икота ответил невесте голосом, в котором не желал бы слышать и намека на дрожь:

- Если я буду внутри тебя, то как же смогу прикасаться к тебе моей любовью?

Оттилия смотрела на него пристальней пристального и спросила задумчиво:

- Не сможешь?

- А ты попробуй представить. Неужели не понимаешь?

Она помолчала.

- Я поняла... Но знаю еще недостаточно! Так не будем терять время...

- И пойдем к венцу! - живо закончил за нее Икота. - Ведь мы только жених и невеста, и нас еще ждет свадьба! - он прильнул к ее уху: - Зачем нам брать с собой страшилищ? Уж не на смех ли?

Оттилия вспомнила о тех двоих и посмотрела на них более опытным, критическим глазом:

- Они твердили мне про средство, которое им поможет...

- Мне известно средство получше, и только невежа может не признать его! - объявил Икота. - Их нужно обучить приятным манерам - кто, хотел бы я знать, способен не похорошеть от этого?

Он указал на расщепленную колоду и объяснил: следует защемить в нее копыто одного и хвост второго, чтобы приятели учились отвешивать друг другу поклоны и произносить "мерси", как оно принято в свете. Когда они станут делать это отменным образом, разве не облагородится и их внешность?

Ящерица захотела непременно увидеть еще двоих благородных кавалеров.

- Ах, манеры! - сказала она. - Пусть будут!

Она не договорила, а два друга уже припустили своей дорогой и, по обыкновению, в разной манере: Рыбакляч хромал на три ноги, а Жобль задевал ослиными ушами за сучья и переворачивался на лету.

Оттилия, которая до этой минуты думала исключительно о любви, неожиданно для себя прыснула - Рыбакляч так и шарахнулся вбок: чтобы застрять промеж двух берез, росших из одного корня. А у Жобля ослиный хвост свернулся петлей - и то ли верхушка елки попала в нее, то ли петля поймала верхушку, но только чудище повисло вниз головой. Оно заорало громче, чем орали бы двадцать ослов в случае известного успеха.

На застрявшего Рыбакляча кинулись юркие ласки - и как щекотали и кусали, шныряя по туше! Он кряхтел, пыхтел, фыркал, а более всего визжал - и было в его визге что-то такое, чего, несомненно, не было бы, если его просто резать. В то время как он исходил этими звуками, хорьки, сбежавшись под елку, подпрыгивали, вцеплялись зубами в длинные уши Жобля и принимались раскачиваться, взмахивая хвостами и направляя движение.

Волки глядели и щерились, лисы растявкались в восторге. А до чего разнузданно вели себя птицы!

- Оставим их бесноваться и пойдем туда, где не слышно этого галдежа, заботливо позвал невесту Икота.

Послеполуденный зной тяжелел, когда они приблизились к поляне у Камышового Озера. С него потянул ветерок, и ему чуть внятно ответили вызревшие махорчатые заросли, а листья осокорей, что окаймляли поляну, зарябили молочно-сизоватой изнанкой. Но слабый вздох растаял, и опять стало сонно. Верхушки трав просвечивали на солнце, и зелень разнеженно и жарко отливала желтоватым лоском. Сияли сахарной белизной, словно свежеомытые, пенные зонтики девичьей кашки. Над густо-сиреневыми шапочками репейника кружились шмели. Воздух дрожал и переливался, полный терпких, томительных ароматов.

Оттилия обратила взор на Икоту:

- Здесь вдоволь покоя для любви...

И тут на поляну вышла красавица-серна. Виола повернула точеную головку на восхитительной шее и без страха рассматривала ящерицу, столь огромную, что ее свита, даже если считать лишь крупных хищников, выглядела малорослой до смешного.

- Хороша! - один из волков проглотил слюну, в то время как Виола, ступая с неподражаемой грацией, удалялась к озеру.

Ящерица задала вопрос жениху:

- Мне, должно быть, кажется, будто она мила?

Тот промолчал, а у хорька Дипса глазки блеснули злобным предвкушением: