Юрий Герман - Один год

На шоссе Кадников беспокойно задергал поводок сирены.

- Ладно, подождешь! - сказал Лапшин.

Он светил фонариком и сосал потухшую папиросу. Уже светало, но едва-едва, скорее рыжело, чем светало.

- Возле березки он прилег - я помню, - сказал пограничник в реглане.

- Тут березок не одна, - проворчал Лапшин.

- Прямо компот, - сказал Василий, - я никаких следов на вижу.

- Ты Жмакина ищи, а не следы, - рассердился Иван Михайлович: - Пин... Пиркентон. Лупу возьми!

Они опять разошлись. Было видно, как одна за другой уходят по шоссе машины пограничников...

- Алеха! - позвал Иван Михайлович.

- Здесь! - откликнулся Жмакин.

Алексей сидел боком в грязи, лицо его было залеплено грязью и кровью. Пока Лапшин считал ему пульс, Окошкин с пограничником сигналили фонариками на шоссе, чтобы шли люди.

- Какой детский крик на лужайке, - сказал Жмакин. - Прямо тарарам!

- Голову тебе разбили? - спросил Лапшин.

- Не, я пробовал, дырки нет, - сплевывая, сказал Алексей. - Шишка есть, а так ничего. Переутомился немножко. Повязали кодлу?

- Увезли всех! - радостно сообщил Окошкин. - Давай поднимайся, Леша!

С трудом Жмакин встал. Василий, при свете фонаря, принялся его чистить. Потом медленно они пошли к машине. Кадников предупредительно распахнул дверцу и сказал:

- Это надо же - на одного человека столько неприятностей.

Пограничник в реглане попрощался с Лапшиным и пошел к своей "эмке". Несколько бойцов стояли на обочине, курили. Жмакин отвел от них глаза - ему было неловко.

- Вроде утро? - спросил он у Лапшина.

- Утро.

- Стрелял Корнюхин братишка?

- До последнего, - угрюмо ответил Лапшин.

- Живой?

- Частично, - сказал Иван Михайлович. - Вряд ли выживет.

- А наши? Все в порядке?

- Обошлось.

Уже совсем рассвело, когда приехали в Управление. Окошкин взял Жмакина под руку с одной стороны, Кадников - с другой. Лапшин внизу звонил по телефону в санчасть, чтобы к нему в кабинет зашел дежурный врач.

Уборщицы с подоткнутыми подолами мыли каменные лестницы, те самые, по которым столько раз Жмакина водили арестованным. Было пусто, со ступенек текла вода, пахло казенным зданием, дезинфекцией; наверху толстая уборщица пела:

Телеграмма, ах, телеграмма...

- Ты отдохни, товарищ Жмакин, - сказал Окошкин, - не торопись.

- Спешить некуда, - подтвердил Кадников.

Ты лети, лети, лети, ах, телеграмма,

пела уборщица.

Вахтер козырнул Окошкину. Они всё еще подымались. На лестничной площадке был красиво убранный щит с государственным гербом Союза, с красными знаменами. Сколько раз Жмакин видел этот щит!

- Да, - сказал он, - побывал я здесь. Сколько раз меня приводили.

- Нечего вспоминать, - сказал Окошкин. - Что было, то прошло и быльем поросло.

- Это верно, - сказал Кадников.

Сонный дежурный по бригаде принес Окошкину ключ от кабинета Лапшина. Василий отворил дверь и притащил Жмакину переодеться свой старый костюм. Кадников доставил в миске воды, полотенце и мыло.

- Умоетесь? - спросил он.

Было тихо, очень тихо. Жмакин долго мыл руки, потом лицо. Окошкин и шофер смотрели на него с состраданием. В лице Жмакина было что-то такое, что пугало их. Казалось, он каждую секунду мог зарыдать. Губы у него дрожали, и в глазах было жалкое выражение. Несколько раз подряд он судорожно вздохнул.

- Ничего, ничего, - сказал Окошкин, - ты теперь полежи.

Хлопнула дверь, пришли Лапшин и врач. Лапшин отворил окно. Сырой утренний ветер зашелестел бумагой на столе, одна бумажка сорвалась и, гонимая сквознячком, помчалась к двери.

Окошкин ловко поймал ее коленями.

- Вот так, - сказал врач, поворачивая голову Жмакину.

Лапшин сел за свой стол и задумался. Лицо его постарело, углы крепкого рта опустились. Окошкин с беспокойством на него посмотрел. Он перехватил его взгляд и тихо сказал:

- Поспать надо, товарищ Окошкин, верно?

- Ничего особенного, - сказал врач, - у него главным образом нервное. Я ему укрепляющее пропишу.

Лапшин пустил врача за свой стол, врач выписал рецепт и ушел. Ушел и Кадников. Над прекрасной площадью, над дворцом, над Невой проглядывало солнце. Еще пузырились лужи, еще ветер пригнал легкую дождевую тучку и мгновенно обрызгал площадь, но непогода кончилась, день наступал хоть холодный, зато ясный и солнечный.

Лапшин негромко спросил по телефону:

- Не спишь?

Жмакин слушал, навострив уши: значит, правда, что Иван Михайлович женился. Удивительно - пожилой человек, а тоже.

- Все в порядке, - опять сказал Лапшин. И добавил: - Да, скоро.

Алексей зевнул, делая вид, что не интересуется беседой.

- В духовке? - осведомился Иван Михайлович.

И, перехватив взгляд Жмакина, немножко сконфузился.

Потом они оба покурили и помолчали.

- Мне бы паспорт, - вздохнул Жмакин. - Тоже пора, между прочим, в загс пойти.

- А почему, между прочим, тебе так уж понадобилось в загс идти?

- А потому, между прочим, что у меня сын народился и я желаю, чтобы фамилия у него была моя - Жмакин. И назвать человека пора, что ж он, как все равно лошадь, называется - "мальчик".

- Человеческое-то имя придумали?

- Придумали, - сердито отозвался Алексей.

- Какое имя?

- Обыкновенное.

Он быстро взглянул на Лапшина и опустил глаза. Иван Михайлович больше не стал спрашивать - догадался.

- Подруги женкины против, - совсем рассердился Жмакин, - они нахально утверждают, что такое имя не современное и не звучит. А мы с женой все равно по-своему решили.

- Ну, решили так решили, - спокойно согласился Лапшин.

Вышли на площадь. Иван Михайлович сел за руль, Алексей рядом.

- Вы, конечно, меня извините, что я в одну дуду все дужу, - заговорил опять Жмакин, - но каждому охота свой семейный очаг заиметь. В отношении паспорта - эта волынка кончится, или мне, как крестьянскому ходоку, лично к товарищу Калинину с посошком отправиться нужно?

- Ты только меня не пугай! - попросил Лапшин. - Ладно?

- Так бюрократизм же!

- Тебя на автобазу?

- Ага. Мне там одному товарищу благодарность надо объявить, товарищу Демьянову, который из органов милиции уволен, а меня выручил нынче...

- Объявим! - покосившись на Жмакина, сказал Иван Михайлович.

Алексей вздохнул.

Ярко-голубыми, упрямыми глазами Лапшин глядел перед собой на мчащийся асфальт. Легко брякнули доски - машина проскочила разводную часть моста и понеслась мимо Ростральных колонн, мимо Биржи, по переулочкам Васильевского. Все прозрачнее, все погожее становилось утро. И все спокойнее и спокойнее делалось на душе у Жмакина.

Паспорт

- Ну что? - спросил он.

- Ничего, - ответила она, покачивая его руку. - Кушать хочешь?

Ей всегда казалось, что он голоден или что ему надобно постирать, заштопать...

Вошли в дом. Тут было тепло, уже, наверное, топили печи, пахло свежевымытыми полами, чистой, отутюженной скатертью. На столе в кувшине стоял коричневый хлебный квас. Жмакин напился, утер рот ладонью и сел как гость, но молчать долго не смог.