Николай Переяслов - Мой дедушка - застрелил Берию

«...В одном из батальонов, — вспоминал он, — Кирилл Семенович обратил внимание на солдат — выглядели они не очень хорошо. Сколько ни допытывался, нет ли жалоб, как кормят, дают ли, что положено, и вообще, знают ли они, что им положено, — все в один голос отвечали, не желая, очевидно, подводить своих командиров: «Жалоб нет». Но от глаз командарма не ускользнули иронические улыбки на их лицах. И он заставил бойцов разговориться. Те признались, что кормят плохо, в бане давно не были. Опросил многих командиров подразделений и убедился, что ни одному из них не известны нормы довольствия. Конечно, в батальоне порядк был наведен тотчас. А на следующий день во все дивизии и полки пошла листовка политотдела, в которой были напечатаны нормы довольствия бойцов и решение Военного совета, обязывающее всех офицеров изучить эти нормы, листовку хранить у себя и строго следить за тем, чтобы боец получал все, что ему положено, по суворовскому принципу: «Свой паек съедай, а солдатский — солдату отдай».

Или — ещё один аналогичный случай.

«...Прибыли мы с Москаленко в деревню, — пишет далее Ортенберг, — где расположился один из наших полков. Недалеко от нее, на отшибе, разыскали казармы — старинные серые невзрачные здания, вытянутые в одну линию. Зашли в помещение. В комнатах холодно, грязно, на полу навалена в беспорядке солома.

Было уже девять часов утра, а кухня только-только задымила. В казарме мы не нашли ни одного старшего офицера, не говоря уже о командире полка и его заместителе по политчасти, хотя они имели строгий приказ дневать и ночевать с пополнением. Они, оказывается, жили в благоустроенных домах в двух километрах от казармы.

Вызвали полковое начальство сюда, в казарму. Пока дожидались, побеседовали с новобранцами. Это были парни, призванные из недавно освобожденных западных районов Украины и Молдавии, где они натерпелись от фашистов и сейчас рвались в бой. Эти парни, конечно, заслужили большего внимания и заботы, чем им уделили в полку. Нет необходимости рассказывать о том, какой разговор состоялся у Москаленко с командиром полка и другими офицерами... Словом, они пообещали исправить ошибку.

На второй день снова звонит Москаленко и говорит:

— Давайте ещё раз съездим к тем новобранцам. Посмотрим, как там дела.

И снова мы застали там точно такую же картину, как и накануне. Командарм приказал телефонисту соединить его с командиром полка, который продолжал отсиживаться в деревне.

— Все сделано, отрапортовал тот. — Все, как приказали. Все исправили.

— А где вы сейчас находитесь? — спросил Москаленко.

— Я? В казарме у новобранцев, — бодро ответил командир полка, думая, что Кирилл Семенович звонит из штаба армии.

И тут Москаленко сделал тонкий ход конем. Совершенно серьезным тоном он сказал:

— Если вы в казарме, то я у вас на квартире. Приезжайте немедленно сюда, в свой дом.

Можно представить себе немую сцену на том конце телефонного провода. Командир полка сразу догадался, где мы находимся, и тут же примчался в казарму. Вот тогда и состоялся один из резких разговоров...»

Как пишет Д. И. Ортенберг, аналогичную заботу о солдатах Москаленко проявлял и после войны. В одном только 1972 году он провел в поездках по воинским частям 187 дней — т. е. более половины года!

Из всех материалов об армии я пропускал в печать только те, в которых рассказывалось о репрессиях против военного руководства страны в 1930-1950 годы. Может быть, это объяснялось тем, что в моей памяти засели какие-то глухие разговоры о том, что в свое время над дедушкой тоже сгущались тучи, и якобы даже карательная машина Берии зацепила каким-то своим колесом и его судьбу. Не знаю точно, пришлось ли ему тогда посидеть в заключении или нет, но помню, что в этих разговорах упоминалось о том, что едва только он оказался в опале, от него, по тогдашней традиции, тут же отказалась жена и, будучи вскоре освобожденным и восстановленным в прежнем своем положении, дедушка не смог ей простить этого предательства и женился второй раз на какой-то известной в те годы артистке.

С учетом всего выше сказанного, мое повышенное внимание к этой эпохе нельзя было отнести к случайным — двухтомник воспоминаний К. С. Москаленко «На Юго-Западном направлении» переполнен именами М. Н. Тухачевского, В. К. Блюхера, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, Г. Д. Гая, В. Н. Гордова, В. А. Кулика, К. А. Мерецкова, К. К. Рокоссовского и целого ряда других строителей Вооруженных сил России, с которыми он начинал свою военную карьеру, дружил, встречался, учился на военных курсах, не скрывал своего восхищения их полководческим талантом, и большинство из которых затем получили ярлыки «врагов народа» и были уничтожены в недрах возглавляемого Л. П. Берией «архипелага ГУЛАГа». Все это подтверждает, что «снаряды репрессий» падали слишком уж близко от дедушки, чтобы сегодня, уже доподлинно зная атмосферу тех арестных лет, я мог отмахнуться от ненароком подслушанных в детстве разговоров о его, пускай и непродолжительном, но тем не менее имевшем место попадании в сановную немилость. И это не может не добавить хотя бы одного процента на чашу весов в пользу вероятности нашей фамильной версии о личном участии дедушки в казни Лаврентия Павловича Берии. Знал он его, очень хорошо знал — и его ревность к удачливым и талантливым, и непредсказуемые коварство и мстительность. Знал, что для Берии ни малейшей роли не играет то обстоятельство, что уничтожаемый им человек являет собой мозг нашей сельскохозяйственной или даже оборонной промышленности. Так, например, дочь создателя знаменитого советского танка Т-34 Михаила Ильича Кошкина — Елизавета Михайловна — высказывает предположение, что её отец умер не от простуды, как это утверждалось в официальной версии его смерти, а был уничтожен по приказу Берии приставленной к нему медсестрой. «У нас в роду не было больных, — говорит она. — Наоборот, было много долгожителей: например, его бабушка и прабабушка прожили больше ста лет. И вдруг — простуда, флюс, смерть... После смерти отца я от многих слышала, что его просто убрали. Пыталась найти медсестру Зину, которая за ним ухаживала, но по секрету мне сказали, что эта женщина была связана с ведомством Берии...»

И все это, заметим мы, только из-за того, что Михаил Кошкин умудрился создать для своей социалистической Родины накануне грозившей ей войны танк, превосходящий по своим качествам машину, которая разрабатывалась под кураторством Берии. Что же — Кирилл Семенович этого не знал? Вряд ли. В его мемуарах встречается и имя М. И. Кошкина, разрабатывавшего Т-34, и имя замнаркома обороны Григория Кулика, как раз и противодействовавшего (понятно, что не без помощи Берии) этим разработкам. Как писал в своих воспоминаниях «Над картой былых сражений» генерал армии М. И. Казаков, Кулик вообще проявлял какую-то удивительную робость в отношении создания крупных механизированных и танковых соединений. Он защищал «большую восемнадцатитысячную дивизию на конной тяге, но выступал против механизации армии». И это при том, что и партия, и правительство уже понимали, что «современная война будет войной моторов: моторы на земле, моторы в воздухе, моторы на воде и под водой. В этих условиях победит тот, у кого больше моторов и больший запас мощностей».