В Гиляровский - Мои скитания (Повесть бродяжной жизни)

"Мир беседе, рыбачки честные"... Подсел я к казану... А в нем так белым ключом и бьет!.. Ушицы похлебали,,. Разговорились, так, мол, и так, дальше-больше да четыре дня и ночи и проработал я у них. Потом вернулся в лагерь, фельдфебелю две стерлядки и налима принес, да на грех на Шептуна наткнулся: "Что это у тебя? Откуда рыба? Украл?..". Я ему и покаялся. Стерлядок он отобрал себе, а меня прямо в карцыю. Чего ему только надо было, ненавистному!

* * *

И не раз бывало это с Орловым - уйдет дня на два, на три; вернется тихий да послушный, все вещи целы- ну, легкое наказание; взводный его, Иван Иванович Ярилов, душу солдатскую понимал, и все по-хорошему кончалось, и Орлову дослужить до бессрочного только год оставалось.

И вот завтра его порют. Утром мы собрались во второй батальон на конфирмацию. Солдаты выстроены в каре, - оставлено только место для прохода. Посередине две кучи длинных березовых розог, перевязанных пучками. Придут офицеры, взглянут на розги и выйдут из казармы на крыльцо. Пришел и Шептун. Сутуловатый, приземистый, исподлобья взглянул он своими неподвижными рыбьими глазами на строй, подошел к розгам, взял пучок, свистнул им два раза в воздухе и, бережно положив, прошел в фельдфебельскую канцелярию.

- Злорадный этот Шептун. И чего только ему надо везде нос совать.

- Этим и жив, носом да язычком: нанюхает и к начальству.... С самим начальником дивизии знаком!

- При милости на кухне задом жар раздувает!

- А дома, - денщики сказывают, - хуже аспида, поедом ест, всю семью измурдовал...

Разговаривала около нас кучка капральных.

- Смирр-но! - загремел фельдфебель.

В подтянувшееся каре вошли ефрейторы и батальонный командир, майор-"Кобылья Голова", общий любимец, добрейший человек, из простых солдат. Прозвание же ему дали солдаты в первый день, как он появился перед фронтом, за его длинную лошадиную голову. В настоящее время он исправлял должность командира полка. Приняв рапорт дежурного, он приказал ротному:

- Приступите, но без особых церемоний и как-нибудь поскорее!

Двое конвойных с ружьями ввели в середину каре Орлова. Он шел, потупившись. Его широкое, сухое, загорелое лицо, слегка тронутое оспой, было бледно. Несколько минут чтения приговора нам казались бесконечными. И майор, и офицеры старались не глядеть ни на Орлова, ни на нас. Только ротный капитан Ярилов, дослужившийся из кантонистов и помнивший еще "сквозь строй" и шпицрутены на своей спине, хладнокровно, без суеты, распоряжался приготовлениями.

- Ну, брат, Орлов, раздевайся! Делать нечего, - суд присудил, надо!

Орлов разделся. Свернутую шинель положил под голову и лег. Два солдатика, по приказу Ярилова, держали его за ноги, два-за плечи.

- Иван Иванович, посадите ему на голову солдата!

высунулся Шептун.

Орлов поднял кверху голову, сверкнул своими большими серыми глазами на Шептуна и дрожащим голосом крикнул:

- Не надо! Совсем не надо держать, я не пошевелюсь.

- Попробуйте, оставьте его одного, - сказал майор. Солдаты отошли. Доктор Глебов попробовал пульс и, взглянув на майора, тихо шепнул:

- Можно, здоров.

- Ну, ребята, начинай, а я считать буду, - обратился Ярилов к двум ефрейторам, стоявшим с пулками по обе стороны Орлова.

- Р-раз.

- А-ах! - раздалось в строю.

Большинство молодых офицеров отвернулось. Майор отвел в сторону красавца-бакенбардиста Павлова, командира первой роты, и стал ему показывать какую-то бумагу. Оба внимательно смотрели ее, а я, случайно взглянув, заметил, что майор держал ее вверх ногами.

- Два. Три. Четыре,-методически считал Ярилов. Орлов закусил зубами шинель и запрятал голову в сукно. Наказывали слабо, хотя на покрасневшем теле вспухали синие полосы, лопавшиеся при новом ударе.

- Реже! Крепче! - крикнул Шептун, следивший с налитыми кровью глазами за каждым ударом.

Невольно два удара после его восклицания вышли очень сильными, и кровь брызнула на пол.

- Мммм... гы...-раздался стон изпод шинели.

- Розги переменить! Свежие! - забыв все, вопил Шептун.

У барабанщика Шлемы Финкельштейна глаза сделались совсем круглыми, нос вытянулся и барабанные палки запрыгали нервной дробью.

- Господин штабс-капитан! Извольте отправиться под арест.

Покрасневший с вытянутой шеей, от чего голова майора стала еще более похожа на лошадиную, загремел огромный майор на Шептуна. Все замерло. Даже поднятые розги на момент остановились в воздухе и тихо опустились на тело.

- Двадцать три... Двадцать четыре... - невозмутимо считал Ярилов.

- Извольте идти за адъютантом в полковую канцелярию и ждать меня!

Побледневший и перетрусивший Шептун иноходью заторопился за адъютантом.

- Слушаюсь, господин майор!.. - щелкая зубами, пробормотал он, уходя.

- Что, кончили, капитан? Сколько еще?

- Двадцать три осталось...

- Ну поскорей, поскорей...

Орлов молчал, но каждый отдельный мускул его богатырской спины содрогался. В одной кучке раздался крик:

- Что такое?

- С Денисовым дурно!

Наш юнкер Митя Денисов упал в обморок. Его отнесли в канцелярию. Суматоха была кстати, - отвлекла нас от зрелища.

- Орлов, вставай, братец. Вот молодец, лихо выдержал,-похвалил Ярилов торопливо одевавшегося Орлова.

Розги подхватили и унесли. На окровавленный пол бросили опилок. Орлов, застегиваясь, помутившимися глазами кого-то искал в толпе. Взгляд его упал на майора. Полузастегнув шинель, Орлов бросился перед ним на колени, обнял его ноги и зарыдал:

- Ваше... ваше... скоблагородие.;; Спасибо вам, отец родной.

- Ну, оставь, Орлов... Ведь ничего... Все забыто, прошло... Больше не будешь?.. Ступай в канцелярию, ступай!

- Макаров, дай ему водки, что ли... Ну, пойдем, пойдем...

И майор повел Орлова в канцелярию. В казарме стоял гул. Отдельно слышались слова:

- Доброта, молодчина, прямо отец.

- Из нашего брата, из мужиков, за одну храбрость дослужился... Ну и понимает человека!-говорил кто-то. Ярилов подошел и стал про старину рассказывать:

- Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысячи палок всыпалиПривяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало, тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине,-значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей на смерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!

И, действительно, Иван Иванович был выкован. Стройный, подтянутый, с нафабренными черными усами и наголо остриженной седой головой, он держался прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неутомим, несмотря на свои полсотни лет.

- А это, - что Орлов? Петьдесят мазков!

- Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хлебай,-донеслось из толпы солдат.