Николай Некрасов - Мертвое озеро

– - Я не даром ем его хлеб: я работаю в его конторе.

– - Ну, значит, он барин твой,-- язвительно улыбаясь, отвечал Тавровский.

– - Ну что же? идите, наговорите ему на меня; я знаю, что вы будете в его глазах всегда правы, а я -- виноват.

– - Зачем же ты сам делаешь то, что находишь дурным в других? Ты видел этого старика, выжившего из ума от вина, и всё, что он наболтал тебе, ты передал ей?

Цыган кивнул головой.

– - Зачем же ты это сделал?

– - Я люблю ее.

– - Да это я и без тебя знаю.

– - Я не хочу, чтоб она узнала, когда будет поздно…

– - А ты думаешь, ей легче понять? ты своими глупостями сделал то, что она стала бояться меня.

– - Она перестанет бояться вас, если узнает, что всё это неправда.

– - Послушай: ты меня выводишь из терпения. Неужели ты думаешь, я стану заботиться о подобных тебе людях? Мне не хочется ‹огорчить› ее. А то я легко бы справился с тобой и навсегда отучил бы тебя от охоты сравнивать себя с людьми, не равными тебе.

И Тавровский выразительно раза два махнул в воздухе хлыстом, который он держал в руке.

Цыган побледнел как полотно и, помолчав с минуту, глухим голосом отвечал:

– - Делайте мне какие угодно угрозы: я ничего не боюсь. Если неправда, что вы обещались жениться уже на другой, то я…

– - Ты! ты! да как ты смеешь вмешиваться в мои дела? -- разгорячась, крикнул Тавровский, махая хлыстом по воздуху.-- Пошел в переднюю: вот где твое место!

– - Зачем же было звать меня и так долго говорить со мной! -- отвечал цыган и быстро вышел из комнаты.

Тавровский кинулся за ним с поднятым хлыстом, но остановился, проговорив:

– - Нет, надо с ним иначе действовать!

Тавровский был взбешен, что такое ничтожное лицо оскорбило так сильно его самолюбие. Он решился упросить Любу, чтоб она удалила цыгана.

В день своего отъезда он простился официально с невестой своей в доме Куратова; последний подал ему кольцо, очень дорогое, как знак обручения с Любой, которая поехала одна к скату горы по просьбе своего жениха. Люба не могла скрыть своих слез, встретив Павла Сергеича на том месте, где так часто она сидела, полная тихих и сладких ощущений. Наконец она отерла слезы и сказала:

– - Я больше не буду плакать.

– - Плачь, если только эти слезы могут возвратить мне твою доверчивость. Да, Люба, я очень дорожил ею: она для меня была высоким доказательством, что я порядочный человек. Скажи, употребил ли я ее во зло?.. Рассказать тебе прошлую жизнь мою я давно собирался; но я боялся, что ты многое не в силах понять: зачем же мне было понапрасну возмущать твое спокойствие?

– - Так правда, что ты уже обещался жениться на другой и…

– - Вот видишь, друг мой, как это было. Я был очень молод, не имел еще права располагать собой. Я встретил актрису, очень умную женщину; но не мог же я жениться на ней?

– - Отчего, если ты ее любил?

– - Мои родные не допустили…

– - Значит, твои родные не захотят, чтоб ты женился и на мне, потому что я дочь цыганки.

– - Будь покойна: они не узнают тайны вашего дома.

– - А если?..

– - Я теперь не мальчик и имею право делать что мне вздумается.

– - Если так, то я выйду за тебя замуж, но не прежде, как узнаю, что та, на которой ты обещал жениться, не хочет за тебя замуж.

– - Люба, ты приводишь меня в отчаяние своими детскими понятиями о вещах. Ну какая женщина, не только актриса, не захочет выйти замуж за человека с моим богатством и именем?

– - Если бы я тебя не любила, я не пошла бы за тебя замуж.

– - Ты! но таких, как ты, нет, может быть, нигде. Да, Люба, я первую тебя полюбил -- всё прежнее были одни капризы праздной жизни. Я сначала думал, что любовь моя есть что-то вроде братского чувства к тебе; но теперь я вижу, что любовь моя гораздо сильнее и что страсть мою мне много стоило труда сдерживать; потушить ее я не могу ничем.

Тавровский говорил с таким увлечением, что голос его, и без того необыкновенно мягкий, так был гармоничен, что Люба слушала его, как пение. Обвив талию своей невесты и приложив ее голову к своему плечу, он продолжал вкрадчивым голосом:

– - Если ты любишь меня, то я попрошу одного доказательства.

– - Я всё готова сделать для тебя! -- отвечала Люба таким голосом, что Павел Сергеич с жаром поцеловал ее.

– - Тебе одной, кажется, суждено сделать из меня порядочного человека, -- сказал он.-- Да, одно твое слово, сказанное таким голосом, выше самых пылких уверений других женщин. Я уеду спокойно, что никто другой не отымет тебя у меня.

– - Ты всегда знал, что я никого больше не полюблю. Скажи, чего же ты хочешь -- какого доказательства?

– - Люба! -- странным голосом сказал Тавровский, так, что она вздрогнула. Он продолжал: -- Ты слишком добра и наивна, ты не видишь того, что другая на твоем месте давно бы отгадала.

– - Что такое? Я тебя не понимаю! -- с удивлением спросила Люба.

– - Впрочем, распространяться я не хочу: боюсь тебя обидеть.

– - Как это обидеть меня?

– - Да, есть вещи, которые должны всякую порядочную женщину возмутить. Я умолчу обо всем и попрошу только одного как доказательства твоей любви,-- именно: удалить от себя как можно скорее молочного твоего брата.

Люба побледнела и, вырвавшись из рук Павла Сергеича, смотрела на него с ужасом.

– - Ты испугалась, кажется, моей просьбы; но другая бы давно сама его выгнала,-- обидчиво заметил Павел Сергеич.

– - Как! выгнать его? за что? Я уж и так много обидела его, выгнав его сестру,-- с упреком сказала Люба.

– - Всё равно: если бы ты не сделала этого, я бы не позволил ей быть при тебе! -- запальчиво сказал Павел Сергеич и продолжал горячась: -- Да знаешь ли, как дерзка она была?..

Он замялся: ему не хотелось раскрывать Любе глаза на многие вещи,-- может быть, из страха, чтоб она не разгадала его характера. И с большею кротостию Тавровский продолжал:

– - Я должен сказать тебе теперь, чтоб успокоить твою совесть. Она… она просто влюбилась и страшно ревновала…

– - В кого? -- перебила Люба.

– - В меня… и ревновала тебя! -- отвечал Павел Сергеич и прибавил: -- Значит, ты тут ни в чем не виновата.

– - Она любила…-- как бы рассуждая сама с собой, говорила Люба и с грустью прибавила, взглянув в глаза Тавровскому: -- Бедная Стеша!

– - Так ты еще жалеешь ее? -- с заметною досадою спросил Тавровский.

– - А ты? разве тебе не жаль ее? ты говоришь, она тебя любила? -- как бы с ужасом спросила Люба.

– - Друг мой! ты слишком наивна. Дерзкая любовь какой-нибудь цыганки…

Люба глядела такими глазами на Павла Сергеич", что он сконфузился и, не окончив фразы, начал другую:

– - Впрочем, оставим ее в покое; она далеко от тебя. Я прошу тебя удалить и ее брата.

– - За что же… и его? -- холодно спросила Люба.

– - Положись на мою опытность и любовь к тебе: если я прошу этого, значит, так надо.