Николай Некрасов - Мертвое озеро

– - Добродетельнейший из смертных! давай пять целковых! -- воскликнул он, едва успев войти.

– - Нашел у кого занять,-- отвечал молодой человек, осматривая новый костюм свой.

– - До вечера только,-- прибавил Винтушевич,-- а там сколько хочешь бери у меня.

– - Да, право, нет,-- уверял его молодой человек.-- Сам я задумался, где бы достать: нужны сегодня перчатки и еще расходы кое-какие…

Это было в день именин одной их общей знакомой, у которой быть молодой человек считал непременным долгом.

– - Так нет? -- сказал Винтушевич, кружась по комнате и взъерошивая волосы.-- Верю… верю…-- бормотал он и вдруг, остановившись перед молодым человеком, воскликнул, по своему обыкновению:-- Ба! счастливая мысль! Давай мне твое платье, и через час мы оба будем с деньгами!

В пять минут Винтушевич одет был в новенькую пару молодого человека и вдобавок прицепил к жилету его золотые часы.

– - Прощай! -- сказал он, уходя.-- Жди меня и ни о чем не хлопочи!

Но молодой человек прождал весь день, весь вечер и всю ночь и наконец дождался утра, а не Винтушевича, который с тех пор окончательно скрылся, к общему сожалению всех своих знакомых, потому что все они, вспоминая о нем, вспоминали в то же время о своих деньгах, занятых Винтушевичем у кого на несколько дней, у кого на несколько часов, в количествах, соответствовавших более или менее счастливой мысли, какая озаряла его в минуту займа. Сожаление дам о потере любезного и услужливого Винтушевича также равнялось сожалению о тех вещах, которые он обобрал у них для поправки или обмена. Некоторые сбирались спросить о Винтушевиче у его тетушки; но она давно что-то не выезжала никуда, а после, когда стала выезжать, то на ней уже не было прежних брильянтов.

Камердинер Винтушевича доложил, что человек, спрашивающий его, был какой-то старик, и описал костюм его и физиономию.

– - Письмо, говорит, есть и дело нужное. Должно быть, попрошайка-с! -- прибавил он спокойно.

Винтушевич углубился в размышление, продолжая сидеть против зеркала, хотя операция бритья была кончена.

– - Позови! -- сказал он наконец решительно и еще пристальнее начал что-то высматривать в зеркале, в котором через минуту отразился красный нос и красные глаза вошедшего посетителя.

Винтушевич вскочил и, быстро обернувшись к нему, спросил в недоумении и досаде:

– - Ты как узнал, что я здесь? Что тебе нужно? какое письмо?

Посетитель молча подошел к Винтушевичу и, подав письмо, сказал:

– - Велено отдать… вам или кто случится в городе из знакомых…

– - Из знакомых? -- заметил Винтушевич, презрительно взглянув на посетителя.-- Лучше не нашли, с кем бы послать, кроме тебя! Пьяница! -- прибавил он, срывая конверт.

– - Пусть пьяница. Да я никого не выдам,-- проговорил посетитель, голос которого хрипел и прерывался кашлем.

– - Не выдам! Ты думаешь, я забыл твою последнюю штуку! -- снова заметил Винтушевич, читая письмо.

– - Что ж! ведь я и сам потерял всё, что было тогда,-- грустно отвечал посетитель. -- Эх, батюшка, полно сердиться' Дело-то начинается славное! – прибавил он таинственно, кивнув головой на письмо, и разразился кашлем, который захватил ему дух.

– - Ну что ж! -- сказал Винтушевич, бросая письмо на стол.-- Меня приглашают на ярмарку. Я и без того ехал туда.

– - А насчет сигарочника-то…-- возразил посетитель.

– - Ну да! -- перебил Винтушевич в досаде на то, что посетителю известно содержание письма.-- Мало ли что!..-- забормотал он, кружась по комнате,-- Мало ли кто едет отсюда с деньгами, да попробуй!.. Будто легко!..

– - Везет-то человек молодой,-- проговорил посетитель,-- Генрихом зовут: я видел его вчера в веселой компании.

– - Пьет? -- отрывочно спросил Винтушевич, продолжая кружиться.

– - Нет, там не пил…

– - Ничего?

– - Ничего. Один меня, кажись, узнал, -- дополнил посетитель после минутного молчания,-- тот, что, помните, пустил в меня…

– - Ничего не помню! -- перебил Винтушевич, между тем как посетитель указывал на свой шрам.-- И не заикайся мне о том, что было! Или я тебя выгоню!

– - Я только так, чтобы не испортить дела…

– - Да ты уж испортил его! -- закричал в досаде Винтушевич.-- Сам же говоришь, что этот, как его… этот глупый мальчишка ничего не пьет. А тут вдобавок другой еще узнал тебя: расскажет тому и напугает некстати!

– - Попутчика ищет через газеты…-- продолжал посетитель, терпеливо пропуская замечания Винтушевича, который между тем взъерошивал свои черные курчавые волосы и кружился всё шибче и шибче.

Наконец в лице Винтушевича ясно обозначилось присутствие счастливой мысли.

– - Ну ладно, убирайся! -- заключил он, видимо успокоенный.-- Хорошо, ступай!

Но посетитель не шел.

– - А насчет пропитания,-- проговорил он,-- там написано…

– - То есть насчет пропивания! -- перебил Винтушевич, почувствовавший даже расположение к шутке, и, подойдя к столу, на котором стояла шкатулка, достал из нее бумажник, хранившийся между несколькими разноцветными париками, накладными усами, бакенбардами и картами.

– - Возьми и убирайся! -- сказал он, подавая ассигнацию посетителю, который докладывал между тем, что он будет на ярмарке недельки через две, и просил кланяться от него какому-то благодетелю Исаку Абрамычу.

– - Марш, марш! -- отвечал Винтушевич, указав на дверь; и посетитель вышел, сжимая в кулаке полученную ассигнацию.

Минут в пять Винтушевич очутился прилично и скромно одетым почтенным человеком, в длинноволосом коричневом парике, с бакенбардами такого же цвета и в длиннополом сюртуке, тоже коричневом. На левой руке его висел кисет с табаком, а в правой он держал дорожную пенковую трубку с коротеньким плетеным чубуком в виде змеи, извивавшейся кольцами. Головку этой змеи он сжимал в зубах и курил, оправляясь перед зеркалом окончательно.

– - Ну что ж там, скоро ли? -- сказал он в нетерпении своему камердинеру, который в то время с силою напирал коленком в чемодан, затягивая ремни.

– - Сейчас, сударь, сейчас! -- отвечал камердинер не своим голосом и побагровев от натуги.-- Степан жалится, сударь, что, дескать, лошадей совсем измучили; погодили бы, говорит, хоть до вечера.

– - А вот я ему дам рассуждать! -- возразил Винтушевич.

– - Исак Абрамыч, говорит, взыщет и с меня,-- продолжал камердинер.

– - Важная штука Исак Абрамыч! -- заметил Винтушевич.-- Колотил я его не раз!.. Живей, живей! -- прибавил он камердинеру.-- А теперь продам и выкуплю со всем его жидовским племенем!

И, отойдя от зеркала, Винтушевич заходил по комнате скорыми шагами, под влиянием счастливой мысли, а человек его зашевелился гораздо проворнее под влиянием последних слов Винтушевича, которые, очевидно, подействовали на него сильнее, чем слова "Живей, живей!"

Еще через пять минут Винтушевич выехал в своем тарантасе из ворот гостиницы и остановился у дома сигарочного фабриканта Штукенберга не позже той минуты, как ассигнация его, выданная посетителю, достигла до буфета ближайшего трактира.