Николай Некрасов - Без вести пропавший пиита

Вдохновение Ивана Ивановича сообщилось отчасти и мне. Я возразил ему стихами:

Но, видно, этот волк был очень глуп и добр,

Когда не изломал Федотычу всех ребр.

Он посмотрел на меня с приметным самодовольствием и отвечал:

Вещайте, с драмой сей возможно ль мне чрез вас

Введенну быть, с толпой подобных, на Парнас?

Я возразил с усмешкой:

Но можно ли волков вводить в литературу?

Иван Иванович торжественно посмотрел на меня и воскликнул:

Но се не волк,-- баран, одетый в волчью шкуру.

Я захохотал во всё горло. Иван Иванович, который был вправе ждать от меня одобрения, изумился.

– - Самое патетичное место в трагедии… поразительная нечаянность, неожиданный переворот во всей пиесе… сильный, гигантский шаг к заключению…-- шептал он с неудовольствием, пока я смеялся.-- Разве тут есть что-нибудь смешное, Наум Авраамович?

– - Ха-ха-ха! сам себе смеюсь, любезнейший, сам себе, извините; как это я не мог с первого раза догадаться! Да вы так хитро придумали… Чудо, чудо! уж я на этих вещах взрос, а тут, нечего сказать, ума не приложил. Да как же это, уж не обманываете ли вы, Иван Иванович?

– - Нет, поверьте. На том завязка; Федотычу со страха показалось, что это волк; а сказано это у меня вначале так, знаете, просто для интереса. Тут теперь чудеса пойдут. Прибегают поселяне на крик Фетодыча. Благородные сердца их поражены состраданием и изумлением. Федотыча вытаскивают, он видит барана и в гневе бросается на сие невинное животное, ставшее, по обстоятельствам, игралищем страстей человеческих. Надобно видеть ярость Федотыча: он клянется погубить врага тлетворным ядом -- иль мечом! Всё для него равно, лишь бы достигнуть своей цели! Все средства позволительны: буря страстей завела его слишком далеко, чтоб уже благоразумно остановиться.

– - О детища мои! о верная жена! --

Федотыч в ярости взывает.--

Заутро, может быть, мне плаха суждена,

Уж смерть мне взоры осклабляет!

Из посрамленных ребр ручьем текуща кровь

В утробе сердца месть рождает.

О пусть она вовек, как репа и морковь,

Мне в душу корни запускает!

После сего Федотыч начинает разыскивать, кто посадил в яму барана в волчьей шкуре. Открывается, что один юный парень, желая подшутить над своим другом, который вырыл сию яму ради взымания волков, сыграл эту шутку. Федотыч, познав сие, говорит много и сильно и наконец восклицает, почти в безумии:

Мне холодно,-- я в ад хочу!

– - И уходит в ад? -- спросил я.

– - Нет, он хватает "юного парня" и отправляется с ним в земскую полицию для принесения жалобы. Этим кончается четвертое действие. Но я должен сделать невеликое отступление. Что вы скажете насчет последнего стиха, произнесенного героем трагедии? А?! не напоминает ли он вам чего-нибудь этакого великого, колоссального? Подумайте, подумайте!

Я был в совершенном замешательстве и не знал, что отвечать; по счастью, Иван Иванович сам помог мне.

– - Что, забыли! Помните ли вы сей стих из ямбической поэмы "Разбойники":

Мне душно здесь,-- я в лес хочу!

– - Что, как он вам кажется?

– - Удивителен!

– - Повторите теперь мой: "Мне холодно,-- я в ад хочу!" Что, не та же сила, гармония, звучность, меланхолия? Это просто пандан-с.

– - Правда, правда; таланты равносильны… Но докончите скорей рассказ сюжета.

– - Вы этого требуете? -- спросил он с какою-то величественной важностью.

– - Да, я вас прошу.

– - Так нет же вам,-- сказал он решительным тоном, весело улыбаясь,-- моя трагедия вас заинтересовала, подождите же, подстрекнутое любопытство придаст ей еще более интереса.

– - Но это безбожно!

– - Ха-ха-ха! Сами писатель, а не знаете своих выгод. Помучьтесь-ка. Перейдем к другому,-- Он взял огромную тетрадь и подал мне: "Дактило-амфибрахо-хореи-ямбо-спондеические стихотворения" -- стояло в заглавии. Я посмотрел на поэта: он как-то странно переминался, лицо его блистало самодовольствием, которое он тщетно старался скрыть.

– - Вы, вероятно, поражены новостью заглавия: а это так, пришло мне в часы златого досуга; оно, знаете, как-то… благопристойнее,-- произнес наконец он и скромно потупил глаза.

Я перевернул страницу: "Ямбические стихотворения" -- было написано вверху страницы…

– - Нужно вам сказать, что сия тетрадь заключает в себе двадцать восемь отделов, кои все носят заглавия по названию того размера, коим трактованы. Мне показалось это удобнее,-- прибавил он скромно.

– - Конечно, конечно,-- подхватил я,-- если б все наши поэты…

– - Впрочем, сие стихотворение вы можете прочесть в оной книге, см. Отдел четвертый, страница 1439, стихотворение, титулованное "Одного поля ягодам",-- сказал поэт, заметив, что я его не слушаю, а гляжу в книгу… Между тем я отыскал в ней стихи, которые с первых строк меня заинтересовали; для полноты наслаждения я просил самого поэта прочесть их.

– - Это так, безделушка,-- сказал он и, прокашлявшись, начал: "Величие души и ничтожность тела", стихотворение Ивана Иваныча Грибовникова, посвящается товарищам по семинарии.

Сколь вечна в нас душа, столь бренно наше тело.

Судьбы решили так: чтоб плоть в трудах потела,

А дух дерзал в Парнас, минуты не теряв,

Подобно как летал во время оно голубь,

Всему есть свой закон: зимой лишь рубят пролубь,

И летом лишь пасут на поле тучных крав!..

У вечности нельзя отжилить мига жизни,

Хоть быстро прокричи, хотя протяжно свистни,

Ее не испугать: придут, придут часы,

Прервутся жизни сей обманчивые верви,

Зияя проблеснет вдруг лезвие косы,

И, смертный! ври: тобой -- уж завтракают черви!

Невольно изречешь: о tempora, о mores! {*}

{* о времена, о нравы! (лат.). }

Когда поразглядишь, какая в жизни горесть.

До смертных сих времен от деда Авраама

Людей я наблюдал и семо и овамо,

Дикующих племен я нравы созерцал

И -- что- ж? едину лишь в них суетность встречал!

Нещадно все они фальшивят и дикуют

И божьего раба, того гляди, надуют.

То всё бы ничего: но ежели их души

Вдруг гордость обует, средь моря и средь суши,

Забудут, что они есть прах, средь жизни чар

Постигнет их твоя судьба, о Валтасар!

Он умолк. Я всё еще слушал, так я был поражен. Молча подал он мне руку, также молча я пожал ее; но мы понимали друг друга без слов, да и что нам было говорить?

Что бедный наш язык? Печальный отголосок

Торжественного грома, что в душе

Гремит каким-то мощным непрерывным звуком.

(Кукольник)

– - Вы поэт,-- сказал я,-- поэт оригинальный, самостоятельный, каких еще не являлось у нас; вы бы могли произвести переворот в литературе; но, послушайтесь меня… не печатайте того, что написано, не пишите больше.

– - Как! -- вскричал поэт.-- Бы сознаете во мне дарование и советуете мне в самом цвете, в самой силе схоронить его в могиле?