Лев Гинзбург - Роман в переводах

Но что может рассказать тот, кто всю свою жизнь употребил лишь на "ритмическую" и "рифмическую" обработку отвратительных, тупых подстрочников! О какой интерпретации может идти тут речь?

Существует предубеждение, что достаточно знать язык - и переводить будешь "точно", не то что по подстрочнику. Это не совсем так и совсем не точно. Знание языка, материала определяет метод перевода, способ подхода к тексту. Гейне сам требовал, чтобы его в некоторых случаях не переводили, а перелагали. В моем "Парцифале" - отдельные строфы и даже большие куски стихотворный пересказ. "Лирика вагантов" - также скорее стихотворная реконструкция старинных текстов, игра в ваганты на заданную ими тему, в рамках заданного ими ритма - примерно то же самое сделал Карл Орф, который, игнорируя невмы - старинные нотные знаки, создал свою музыку, услышанную им внутри текста, создал в "Кармина Бурана" свое представление... Точный, скрупулезный перевод был бы здесь просто бессмысленным. Народные баллады - с разрешения самого Гёте - нужно было переводить, сводя несколько вариантов в один. Такие невольные вольности служат подлиннику, продиктованы им. Зато поэтов XVII века, классиков - Гёте, Шиллера, Гейне, большинство поэтов XIX-XX веков я переводил, стараясь быть максимально точным. А вот дословно-дотошный перевод пьесы Петера Вайса, где так сильны элементы импровизации, балаганного театра, умертвил бы текст, от меня требовалась раскованность, подчас рискованная вольность: я ставил спектакль!..

В той новой своей книге, о которой я уже упоминал, - весь мой жизненный опыт: это рассказ о человеческой жизни в соприкосновении с десятью веками культуры. Каждое соприкосновение болезненно, таит в себе муку, нет перевода, который родился бы "сам собой", как подарок судьбы,- ничего подарено не было, все давалось в труде, в муках, в срывах. Иногда казалось, что качу неимоверную тяжесть, силы отказывали... Сердце не может жить без питания, ум - тоже. Меня питали книги, но еще больше - встречи с жизнью, с Фортуной, с судьбой. Меня поддерживала мои товарищи. Меня вели мои учителя, прежде всего мой любимый учитель Самуил Яковлевич Маршак, одним из его литературных наследников я смею себя считать.

Никто, ни один из писателей не в состоянии работать вне контакта с другими людьми, с жизнью, без поддержки. Иногда одобрительный кивок головой может сыграть огромную роль!.. Когда я, молодым еще человеком, начал переводить Шиллера, первые свои строфы я с трепетом читал Н. Вильмонту и его жене, известной переводчице Н. Ман. Прочитал, замерев, ждал, что они скажут. Достаточно было бы им поморщиться, хмыкнуть, а еще хуже - как-то отбрить, обидеть меня, и все было бы кончено!.. Но они этого не сделали, они обрадованно сказали: "Очень здорово!" - хотя до "очень здорово!" надо было еще много и долго работать. Но тогда меня их слова окрылили, я был осенен успехом, мне казалось, что я купаюсь в лучах славы. Я двинулся дальше. Так я довел до конца балладу "Хождение на железный завод", а потом взялся за "Лагерь Валленштейна". Переводческая участь моя была решена...

Вот они теснятся передо мной: угрюмый Грифиус и застенчивый, ироничный Рингельнац, молодой Шиллер и усталый Тухольский, израненный Гейне и просветленный Бехер. Всех их объединяет одно: они были поэты и не могли не написать того, что написали. Я испытываю чувство смущения, благодарности, робости. И гигантское чувство ответственности: оправдал ли я их доверие? Я ведь знаю, что они доверили мне. Исполнил ли я свой долг перед ними?..