Сергей Клычков - Сахарный немец

Отец закатился смехом, и все лицо у него обдало искрой:

- Коро-оль!

Фекла же Спиридоновна не подошла, а подплыла к Зайчику, схватила его за вихорки, притянула к себе и крепко припала к губам:

- Шутник мой, Миколенька,- нас только, стариков, напугал... А мы-то подумали...

- Нет, батюшка... оттуда я убежать не могу,- не улыбнулся Зайчик, но на лицо просветлел.- ты знаешь, батюшка, где теперь эта книга, о которой нам говорил Андрей Емельяныч?..

Митрий Семеныч на Зайчика смотрит во все глаза, как будто не узнавая сына, Фекла Спиридоновна застыла с полным блюдцем в руке, Пелагушка уставилась прямо Зайчику в нос.

- Она там!..

- Мудреный ты, Микола, стал, да это неплохо,- сказал Митрий Семеныч.

- Все лучше, чем дурак или озорник! - прибавила Фекла Спиридоновна.

Пелагушка фыркнула неизвестно с чего, Митрий Семеныч огрел ее взглядом, все взялись за блюдца и... замолчали.

* * *

Зайчик блюдечко допил, держит в руках пустое блюдце и на окошко глядит:

Ах, Боже мой, Боже, какая прекрасная, светлая наша страна!

Какие по взгорьям ее, по полям и овражкам раскинуты тонкие-тонкие шали, с каким нежным-нежнейшим и замысловатым рисунком!

Вышивала, узорила их золотая рука, и краски все эти нашло и взлелеяло добрее, чистое сердце!

Кому непонятна любовь к ним?..

Кто может прожить без любви к ним?..

Кто может обойти их с презреньем, насмешкой оскаливши зубы, кто может насмеяться над этой сыновней любовью?..

Если уж есть у нас эта любовь, так березовой болоны она тверже,тверже и крепче,- но зато растет на прямом стволу нашей великой судьбы, как болона растет на березе и самих нас уродит!

Насмеяться же над этой любовью,- пусть над этим уродством,- может преступник, лиходей поневоле или в душе душегуб по рожденью!

Как, как не любить, как не верить, как не ждать, не томиться?..

Не плакать подчас беспричинно: ведь плакать все больше и больше причины!

Куда подеёшь ты всех этих калек, уродов с румяными лицами, но без рук и без ног, привыкших к земле и простору, а ныне гниющих где-нибудь в лазаретной помойке,- с широкою грудью, в которой сердцу большому, простому, мудрому, тихому, доброму, как ни у кого - осталось одно: уйти в темный лес и сделаться страшным разбойником!?..

...Думал так Зайчик и все глядел за окошко.

На одном глазу у него висела крупная слеза, но он опомнился, колыхнул плечом, будто сбрасы-вал что-то очень тяжелое с плеч, тряхнул головой, и слеза упала незаметно в пустое блюдце.

* * *

- Чтой-то, я, дура, сижу и молчу, у нас ведь новость какая,- первая заговорила Фекла Спири-доновна.

- Ну, пошла курица болтунов на чужом дворе высиживать,- сказал улыбаясь Митрий Семеныч,- ври, ври больше, чтобы верить дольше,- хотел еще что-то прибавить, пообиднее да посмешнее, да не сказал, не хотел, видно, обижать старуху при сыне.

- Да ты, ведь, и не знаешь, Митрий Семеныч, я и забыла совсем тебе поутру сказать за столом.

- Ну, полно клохтать... Что же за новость?

- Подожди, Митрий Семеныч... схожу за кипятком, долью старика, а то, как Микалаша сказал, и верно, что сядет на жопку!

- Мы, Микалаша, пьем всегда с подогревом,- гудит Митрий Семеныч.

- И радости всей-то у нас: ты, Пелагушка да вот: самовар! - говорит Фекла Спиридоновна, сокрушенно склонив на бок голову,- подождите-ка, вот подолью и все расскажу по порядку.

Фекла Спиридоновна льет в королевскую утробу горячую воду, король на левое ухо корону повесил, медную мантию с плеч приподнял и положил на Афонскую гору, запыхтел, засопел, как будто сидел на столе и крепко без просыпа спал, а тут вот его разбудили, но какие же теперь дела государства на старости лет: горячих угольев опять наглотался и снова, покамест его не разбудят - заснул!

Митрий Семеныч глядит на самовар и смеется:

- Король, а корона на дужке!

Зайчик тоже смеется, а Пелагушка так и не сводит с Зайчика глаз: уж больно братец чуден, и больно она его любит!

Зайчик, улыбаясь отцу, глядит в окошко, а перед оконцем всё Чертухино как на ладони.

- Хорошо же наше село, Микалаша! - говорит Митрий Семеныч в раздумьи.

- Хорошо, батюшка... очень, потому что родное и такого другого нигде не найти,- Зайчик ему отвечает.

- Да и нету... Гляди, Микалаша, любуйся... на родное место посмотришь, и на сердце станет складнее и все кругом веселей!

И Зайчик любуется:

По засельным взгорьям рассыпано золото, лес за селом отряхает парчевую одежду, как будто кончился пир и веселье, теперь пора на покой до нового вешнего звону!

Над лесом голубой покров, и будто лес опрокинул себе на склоненную голову большую чашу, и из чаши льется голубое вино.

Льется оно, льется ему на разоблаченные плечи, на скошенный луг возле леса, на желтую ленту дороги, которой повязаны всходы на взгорьи, зеленые, яркие, как будто умытые первым зазимком, растаявшим с первым лучом из-за тучи, которая верно теперь в Чагодуе, а может и дальше, и из окошка только краем видна!

Из тучи бежит торопливое солнце: и верно, надо спешить - в овраге лежит белый горох ворохами, не время еще доставать белую шубу, еще Никита-Гусе-Пролет не вспугнул с озера уток, не пронес высоко над полем венцы журавлей и сам еще не уехал на первой туче со снегом, растянув и разбросив с нее по всему необъятному небу гусиные стаи, как плетеные вожжи с раскатистых дровней, для людского глаза похожих на тучу.

- Чудесная у нас, батюшка, сторонка! - говорит Зайчик в полузабытьи.

- Ворона и та свою сторону любит, не токмо что человек,- отвечает Митрий Семеныч, а Фекла Спиридоновна и Пелагушка смотрят на них и молчат.

* * *

Король на столе в короне, ему на корону забрался пузатый шут с длинным носом и разрисован-ным брюхом - его король хоть и любит не очень, но какой же король без шута? В королевстве подданных нет, живут все свободно, как будто и нет короля, и один только шут подставляет ему свой круглый рот дыру на затылке, и король, забавляясь спросонок, льет в затылок шуту горячую воду...

Да и шут не всамделишный, так себе: брюхо у шута слилось с головой и в голове у него не мозга, а май китайский заварен.

- Ну что ж... проживем и с таким,- шумит пузатый король,- ныне время настало такое!

Да, время тугое!

Сидит Фекла Спиридоновна и на блюдце дует.

Знает она хорошо старика, что хоть и корит он ее за болтливость, а самого парным молоком не пои, а сплетку какую-нибудь да сплети.

Нацедила она Митрию Семенычу новую кумку, подала через стол и смотрит в глаза,- что, де, на рот повесил фунтовый замок? Ты рот не разинешь, так я и подавно!

- Да уж, Митрий Семеныч, и новость... такое дело случилось!

- А мы, Микалаша, с тобой и забыли... Ну, ну, разевай да скорей подавай,- сказал Митрий Семеныч и губу о блюдце обжег.

- Ишь, разоспался старик,- щелкнул он по медному брюху.