Сергей Клычков - Чертухинский балакирь

*****

Не в долгий срок отец Миколай управился с Машей. Занесли, по обычаю, в церковь, там тоже малость попели, покадили, потом оттуда - за угол, прямехонько к тому месту, где стоит большая сосна на погосте и под нею -словно нарыл за ночь барсук - желтеет свежим песком на травке могила.

Тут-то, должно быть, и поняла Маша, куда она приплыла в своей парчовой долбенке, потому что бабы, которые поглазастее да на язык поспорей, после всем говорили, что когда поднесли Машу к могиле, то им явственно всем показалось, будто она на один миг в гробу немного привстала и рукой шевельнула, словно хотела тоже проститься, - мало кто это явственно видел, потому что и бабы и мужики по большей части были в головах и глазах еще со свадьбинкой, с хмельком, который после свадьбы сидит в человеке, как чад в закрытой избе.

Ничего такого невдомек было и Петру Кирилычу, потому что все время в землю смотрел, словно боялся обо что спотыкнуться, ни сам Спиридон, жевавший бороду, не заметил, что, может, и в самом-то деле хотела в последний час Маша с ними со всеми по-доброму проститься, перед тем как навсегда с людских глаз уплыть в парчовой лодке в холодную яму, похожую на западню, через которую Спиридон ходит в свою тайную церковь.

Заколотили крышку, спустили Машу на дно, и скоро Маша причалила к черному берегу, с которого прямо на грудь ей прыгнула большая холодная жаба, уселась промеж девичьих грудей, уставившись на нее своими неморгливыми, неживыми глазами, отчего под сердцем у Маши стало еще холоднее и еще темнее в глазах.

По-разному осталась память и о последних днях Спиридона, который не на долгий срок пережил Машу: прожил век человек, можно сказать, как мертвый узел завязал, всю жизнь, кажется, через пропадину шел по тонкой кладинке, а тут… на последнем шагу, и спотыкнулся…

Спотыкнулся же он все о тот же чертов торчок. Ульяна довела его до дела… Говорили про это тоже кому что вздумается, потому про одну вещь двух одинаковых слов люди не скажут: один так, другой по-другому. Такая уж наша порода.

Достоверно только одно, что Спиридон вскорости после Машиной свадьбы или после ее похорон, что теперь то же на то же выходит, свою мельницу сжег и то ли и сам сгорел вместе со своей верой и со всеми своими святыми, то ли и впрямь ушел вместе с Петром Кирилычем после пожара. Куда - было в ту пору мало известно.

Как там никак, а мельница и вправду сгорела, пенушка теперь после нее не осталось.

Место глухое, совсем от деревень на отшибе, пока с ведром да багром добежишь, угольков не останется… Да и пожар-то случился в самый что ни на есть сладкий утренний сон, незадолго перед рассветом, почему и зарева никто не увидел: издали да из-за леса можно было подумать, что это месяц перед утром садится или рыбаки на Дубне у Борового плеса развели большой костер, подзывая к берегу рыбу.

Сгорела мельница до последней гнилушки. Долгое время никто и не сведал, а когда кто-то поехал на плес с умолотом, так ни мельницы уж, ни самого Спиридона на плесу не застал, только одно колесо накренилось к воде, вот-вот гардарахнется на самое дно. Долго оно так провисело над притихшей водой, а провисело так, знать, потому, что под ним в то время жили русые дубенские девки.

И посейчас еще в том месте на берегу, где стоял мельничий дом, если в земле хорошенько порыться, так можно по удаче найти богородичный венчик или иконный оклад с пустыми глазками, в которых сияли когда-то в лампадном свету в тайной молельне Спиридона мелкие разноцветные камни, как песчаный дубенский берег в лунную ночь, - солнышко там светит как-то иначе, может, оттого, что место как пригожая девушка…

Заросло оно всплошную кустами, словно что хоронят и прикрывают они от людского глаза зеленой полой, пожалуй, стало еще глуше, чем прежде. Такая пустыня, и в пустыне этой вечерние лучи, отражаясь в росе, по кустам висят, как дорогие оклады.

А вот еще совсем в недавнее время брали в том месте неподалеку глину на пробу - хотели большаки там ставить кирпишный завод, - так инженер из Чагодуя приехал, но только под ноги плюнул, потому что всего на аршин от подошвы пошла неудобная земля, белозобина, в которой только мертвым разве хорошо лежать - такая сухая, а так она ни к чему, а Сенька, главная у нас головешка, когда сам было копнул поглубже на штык, да не пошел заступ, о что-то упершись, так матюкнулся, что, кажется, родная мать его, косоглазая, царство ей небесное, Домна, высунулась с погоста и покачала на сынка головой… Одним словом, большаки в том самом месте вместо глины нашли после Спиридона большое кадило!

Над Сенькой потом пытали смеяться, потому что некто, как он, повел туда инженера.

- Я, - говорит, - укажу тако-ое место!

А все оттого, что любил все же Сенька к Боровому плесу на лисапете ездить купаться!

*****

Так вот и догадывайся теперь обо всем…

Что Спиридон Машу с чертухинского погоста украл, это доподлинно верно, потому Спиридон Емельяныч никак не мог помириться, чтобы Машу и провенчали так себе, кой-как, а пуще того, схоронили не как следует быть, так, чтобы поскорее в ад с лопаты спихнуть.

По Спиридонову же смыслу так выходило, что ежели при Машиной жизни все справить как можно лучше, не торопясь да ничего в молитвах не пропуская, так Маша непременно если уж не в самый рай, так к вратам подойдет, потому что умерла в первую ночь на брачной постели христовой невестой и не нарушила, хоть и убогую, плоть.

"По всему теперь, - рассуждал сам с собой Спиридон, - душа у нее должна быть ангельского чину…"

К тому же, как узналось потом, Ульяна созналась Спиридону в грехе и все ему рассказала про сонную травку, от которой Маша вовсе не умерла, а только крепко заснула.

Спиридон будто Ульяну простил и даже… взял ее в свою веру, потому что Ульяна тут же, почти после Машиных похорон, перебралась на Боровой плес на жительство. Так они все трое и сошлись под одной крышей: Петр Кирилыч, Спиридон Емельяныч и наговорная баба Ульяна!

Как уж они там управлялись про между собой, хорошо никому не известно, да и недолго тянулось это житье: во первой статье Спиридон Ульяну все же турнул, да если бы и не так, то все равно вскорости случился грех, и мельница сгорела вместе со Спиридоном, с его верой и со всеми святыми, а теперь уж выходит и с Машей, которую он перед этим вырыл с погоста, спрятав в ту же молельню от человечьего глаза, пока не проснется.

Обо всем этом старики наши будто потом, задолго спустя, узнали от самого Петра Кирилыча, потому что Ульяна, хоть и осталась жива после пожара, потому что чуть ли даже не накануне Спиридон с мельницы ее протурил, но от нее никто слова не мог додолбиться.

Да ей и нельзя было обо всем много рассусоливать.