Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. Сочинения 1857-1865

Баев. Выпью, Андрей Николаич, выпью, сударь! Я ведь тоже не больно учен… всё пью!

Василиса Парфентьевна. Мавруша!

Мавра Григорьевна уходит.

Сейчас принесут, батюшка Андрей Николаич: мы хоша сами и не потребляем, а про мирских держим… как же! Как вы в своем здоровье, сударь?

Лобастов. Да что, плохо, сударыня! того и гляди. Кондратий Сидорыч хватит… Потудова только и жив, покудова тарелки две красной жидкости из себя выпустишь!.. От одной, можно сказать, водки и поддержку для себя в жизни имею!..

Василиса Парфентьевна. Что ж, сударь, коли на благо и крепость… это ничего! Я и сама, сударь, слыхивала, что от водки человек тучен бывает, а тучный человек, известно, против тощего в красоте превосходнее… Как ваша Елена Андреевна в ихнем здоровье?

Лобастов. Сохнет, сударыня, сохнет…

Василиса Парфентьевна. Чтой-то уж и сохнет! да вы бы, Андрей Николаич, ей мужа, что ли, сыскали: она, сердечная, чай, этим предметом больше и сокрушается!

Лобастов. Знаю, сударыня, знаю! Известно, девическая жизнь; как ее ни хлебай, все ни солоно, ни пресно.

Баев. Это ты, сударь, сущую истину сказал!

Лобастов. Да где его, жениха-то, найдешь! Вот и наклевывался было один соколик, да крылья, вишь, велики подросли, улетел! (Треплет Прокофья Иваныча по плечу.) Да, были бы мы с тобой, брат, роденька теперь!

Прокофий Иваныч. Богу, видно, не угодно, ваше превосходительство!

Лобастов. Вот вы и рассудите, каково моему родительскому сердцу смотреть, как детище-то мое сохнет! Ведь я, можно сказать, не сегодня, так завтра в будущую жизнь переселиться должен, у меня, что называется, и чувств-то в естестве, кроме как чадолюбия, никаких не осталось… а она вот сохнет!.. (Начинает ходить по комнате с усиленною поспешностию.) Вы, Василиса Парфентьевна, не смотрите, что я водкой заимствуюсь… я хошь и пью, а родительские-то мои чувства пуще оттого изнывают… Вот у меня на ломбартном билете птица есть нарисована, так, поверите ли, сама даже своим собственным естеством младенцев-то своих кормит… Вот оно что значит родительское-то сердце!

Василиса Парфентьевна. Что и говорить, Андрей Николаич! Про родительское сердце еще царь Соломон в притчах писал!

Мавра Григорьевна ставит на стол водку.

Лобастов (наливая). То-то же-с! За ваше здоровье, Василиса Парфентьевна! Сто лет с годом здравствовать! Будьте здоровы хозяин с молодою хозяйкой! (Выпивает.)

Василиса Парфентьевна. На здоровье, батюшка!

Прокофий Иваныч и Мавра Григорьевна молча кланяются.

Лобастов (Баеву). Ну, и ты, старина, выпей! (Подает ему рюмку.) Видел, что ли, Ивана-то Прокофьича сегодня?

Баев. Не видал, сударь, не видал сегодня, да и смотреть-то уж словно неохота!

Лобастов. Что так?

Баев. Да чего хорошего-то увидишь? Чай, сидит да ругается…

Лобастов. Плох уж он стал, куда как плох!

Баев. Плох-то плох, да кто его разберет? Вот он уж четвертый годок так-то все умирает!

Лобастов. Да, умирать-то ему, видно, неохота!

Баев. А отчего бы, сударь, неохота? По мне, хоть сейчас перед владыку небесного… боюсь, что ли, я смерти! Ни у кого я ничего не украл, не убил, не прелюбы сотворил… да хоть сейчас приди, курносая.

Прокофий Иваныч. Это, ваше превосходительство, точно-с.

Лобастов. Нет, Прокофий Иваныч! не говори, брат, этого! Уж кто другой, а я знаю, что значит умирать! Такие, знаешь, старики перед глазами являются, каких и отроду не видал!

Прокофий Иваныч (махая головой). Ссс…

Василиса Парфентьевна. Скажите на милость! какие же это старики, Андрей Николаич? настоящие, что ли, или так только воображение одно?

Лобастов. Д-да… я таки два раза обмирал… совсем даже думал, что в будущую жизнь переселился… И вот какой, доложу вам, тут случай со мной был. Звание мое, как вам известно, из простых, так в двенадцатом году я еще лет осьмнадцати мальчишка был… Проходили мимо нашей деревни французы, мародеры по-ихному прозываются, и как были мы тогда вне себя, изымал я одного французишку, да тоже и свою лепту-с… Так поверите ли? как обмирал-то я, этот прожженный французик… так, сударь, языком и дразнит! так и дразнит!.. Так вот она что значит, смерть-то!

Прокофий Иваныч. Уж кому же, ваше превосходительство, умирать не тошно! Уж на что скотина бесчувственная, а и та перед смертью тоскует!

Лобастов. Да; а Ивану-то Прокофьичу и вдвое против того умирать тошнее… Поди-ка, чай, у него в шкатулке-то благ земных сколько! (Треплет Прокофья Иваныча по плечу.) Ты как насчет этого думаешь, приятель?

Прокофий Иваныч (кланяясь). Не могим знать, ваше превосходительство! (Тяжело вздыхая.) Коли и есть деньги, так они папенькины, а не наши!

Баев. Да не можно ли тебе будет, Андрей Николаич, Прокофья Иваныча с папынькой-то свести? Денег-то ему, вишь, больно уж жалко! Ведь и невесть кому они в руки попадут!

Прокофий Иваныч (кланяясь). Кабы сделали вы, ваше превосходительство, такую милость… Конечно, против папеньки вина наша очень большая, однако мы всякое раскаянье с своей стороны принести готовы…

Лобастов. Гм… да я, признаться, насчет этого предмета и приехал к тебе…

Прокофий Иваныч (кланяясь). Побеседуемте, ваше превосходительство!

Лобастов. Только, брат, это такое дело, что мне с тобой с глазу на глаз побеседовать нужно.

Василиса Парфентьевна. Что ж, мы и уйдем, сударь! беседуйте тутотка на прохладе… Прохорыч! пойдем-ка в стряпущую; там и еще рюмочку поднесу.

Все уходят.

Прокофий Иваныч и Лобастов.

Лобастов (вполголоса). А старик-то, брат, очень ведь плох… не сегодня, так завтра богу душу отдаст… ты это знаешь?

Прокофий Иваныч. Где ж нам, ваше превосходительство, знать? меня ведь, опричь передней или кухни, в горницы-то и не пускают.

Лобастов. Жаль, брат, мне тебя, куда как жаль!.. Я, брат, хоть и генерал, а добрый… я вот тобой не гнушаюсь, сам к тебе приехал… ты это пойми!

Прокофий Иваныч. Мы, ваше превосходительство, завсегда понимать готовы, не знаем, как уж и чувствовать все ваши милости!

Лобастов. Сегодня поутру даже за мной посылали, духовную писать удумал… так уж был плох!

Прокофий Иваныч (взволнованный). Так, стало быть, написали духовную-то?

Лобастов. А ты слушай, голова! Приезжаю я к нему, а там уж и Семен сидит, да такой, знаешь, ласковый, хвостом махает, а глазами-то так в него и врезался… Ну, и Гаврило Прокофьич, сынок-то твой, тоже… этот, однако ж, больше по питейной части распоряжается. А он только лежит да стонет: прискорбно, видишь, ему, что не привел бог в благородном звании скончаться! Ну, постояли мы этак около него с полчасика: дали ему выговориться-то… Только Семен и лезет к нему: «Папенька, говорит, не угодно ли будет вам християнский долг исполнить?» — да духовную-то в руки и сует. Хорошо. Только, что бы ты думал, он на это ответил? Как швырнет, сударь, ему в самую рожу духовную-то, так куда и болезнь девалась! «Вы, говорит, видно, смерти моей хотите! так я, говорит, еще вас всех переживу!» И с той самой минуты даже как ни в чем не бывал! Так Семен-то, поджавши хвост, такого стречка дал, что я только подивился! А Анна Петровна так разинувши рот и осталась!