Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

- Тсс!.. Тише! Тише!..

Она говорила ему:

- Я не ждала, что вы такой!..

- Какой?..

- Совсем мальчик!.. Я чувствую себя старой рядом с тобой!..

- Ты стара?.. Вы сошли с ума! Если ты стара - я не видел молодости!.. Ее нет на самом деле!

Он говорил ей:

- Ты прекрасна! И душа твоя еще прекрасней, чем тело твое!..

- Молчите! Что ты знаешь о ней - о моей душе?.. Что вы знаешь? ты знаете?.. Ничего не понимаю! Мы запутались с тобой - как в ветвях!

Она говорила ему:

- Мой нежный мальчик!

- Вся нежность от тебя! Это ты рождаешь ее собой! Я не оцарапал тебя?

- Нет. Мой маленький бес! Мой арапчонок! Вы не сможете меня уважать! Ты не сможешь!..

Он знал теперь: не было такой женщины в его жизни!..

- Ты - мальчик совсем! ты не понимаешь!.. Лучше быть вовсе несчастной женщиной... чем несчастливой!..

...нет, была! Цыганка под Яссами!.. В изодранном шатре - над которым, в рванине, висела луна. Круглая, нагая... Безумная Галатея небесного Пигмалиона.

Он говорил:

- Все женщины должны ненавидеть тебя! Ты - нарушение равновесия мира!..

Она улыбалась...

- Я помню, как ты глядел на ноги княгини Веры!..

- Это потому, что еще не видел твоих!..

- Ну, да! Врешь!.. Солги мне еще!..

Что такое любовь, страсть? Откуда это берется?.. Жена наместника, графиня из рода гетманов польских... Лежала рядом с ним - и билась в беззащитной нежности, как нищая цыганка в шатре под Яссами.

- Только ей так не говори! Той, что сменит меня! Женщины не умеют это ценить!.. Говори мне! Я хочу быть обманутой!..

- Я не могу представить тебя с кем-то...

- Сможешь! Молчи! Нам с вами, сударь, запрещено об этом!

- Я могу быть безумен?..

- А я разве могу представить тебя с другой?!

- Из меня рвутся грубые слова! прости! Тяжелые, грубые...

- Пусть! Пусть! Хочу грубых слов!.. Твоей грубости!.. Ты слишком нежен.

Он выругался - грубо и страшно.

- Скорее!.. Скорей!.. Солги мне! Солги! Солги!.. (Закусила губу - и на миг стала некрасивой.)

Изодранный шатер накрыл их в бесприютной степи. Нагая луна выла над ними. Пахло жизнью и смертью. Бесшерстая волчица стонала рядом с ним, закусив губу.

Она обняла его.

- Ты - самый нежный - из всех, из всех!.. (И почему-то ему не стало страшно - попасть в перечисленье. После - чуть помолчав, и уже - почти по-светски.)

- Вы слишком нежны! Бойтесь, друг мой! Это вас погубит!

Потом она мелькала перед ним по комнате - металась туда-сюда. Было явно уже, что торопится... Он лежал, не шевелясь - не то, чтоб совсем прикрыв веки, но щурясь... Две апельсиновых доли качнулись... Потом бело-розовая рука долго плавала в воздухе, что-то ища, и светилась - как на картинах старых итальянцев. В руке ее оказался кувшин с водой... Он все еще поверить не мог, что это случилось.

- Теперь закройте глаза и отвернитесь!

Он выполнил молча. И вспомнил, что ему бы тоже надо прикрыться. Все кончилось, кончено... Он натянул простыню. Любил, но почему-то знал, что у этой любви нету "дальше". Спокойно слушал звуки... Сперва струя - плотная и крепкая - ударила в днище урыльника... Женщина вымывала из себя его... и все, что связывало с ним.

Эта женщина была его женщина - и все, что шло от нее - было благо, счастье, и соприютно его душе. Плески стихли и возникло шуршание - она одевалась. Он знал, что женщины не любят, когда на них смотрят в эти минуты... Вот, обратныйпроцесс - они считают, радует глаз.

Выждав, как воспитанный человек, несколько минут - он тоже выскочил из постели, сполз с кровати - совсем голый - будто, прячась, и, не глядя на нее, быстро стал одеваться. Поднял голову - она была почти одета, только волосы... рассыпаны по плечам и это делало ее, если не вовсе - то все еще беззащитной.

Она вдруг подошла и поцеловала его.

- Вы уже забыли про меня? - спросила ласково. Он прильнул к ее руке и испугался, что заплачет. - Теперь вашу руку, - сказала она властно. Что-то было в ее ладони...

- Что вы! - сказал он. - Я не принимаю даров! Паче, от женщин!..

- Это - не подарок, это - талисман! - Он почти с усилием разжал руку она поискала подходящий палец на его левой, выбрала безымянный - и надела кольцо... Перстень с прямоугольным выступом - и с монограммой. Он покосился прочесть... "На непонятном языке..." - Не прочтете! - улыбнулась она, - это - древнееврейский!..

- А что там написано? - спросил не без опаски. Он был суеверен...

- Понятия не имею. Но что-то хорошее! Пожелание, верно!.. Пусть он вас хранит!.. От сглазу, от белого человека...

Положи меня, как печать на сердце твое, как перстень на руку твою...

- Почему от белого?

- Не знаю. Так сказалось. Может - от черного!.. И от нее! От моей удачливой соперницы! - Она улыбнулась. - Берегитесь - вас погубит женщина! - она взяла его руку с перстнем и прикоснулась к ней губами. Поцелуй был еще влажен.

- Что вы! - растерялся он. Но понял, это - прощание, и, скорей навсегда. И принял ласку, как должное...

Он был счастлив, растерян, почти разбит. Она прибрала волосы, надела шляпку, опустила вуаль - они вышли из дома и церемонно двинулись к берегу. Под руку, но невольно отодвинувшись... или все отодвигаясь. С каждым шагом, как бы, отдаляясь друг от друга - и оттого, что случилось здесь. Вскоре вдали появилась темная точка. Тот же экипаж, тот же возница... Александр понял, все было расписано... Минуты, часы, путь сюда - путь назад. Мудрый расчет светской женщины. Но он был слишком счастлив и слишком смятен - чтоб поставить ей это в вину.

Возница не взглянул в его сторону - не дал понять, что видел его: всего два часа тому... Александр глядел вслед. Коляска, удаляясь, покачивалась. Черная овечка исчезла среди стад.

Вернувшись в дом, он рухнул на постель - в чем был, даже не попросил прийти служанку прибрать в комнате. Кстати, вынести урыльник. Сам резко задвинул его под кровать - едва не расплескал.

Он лежал на постели, не думая ни о чем - без желаний, без надежд, не смеясь, не плача...

Наутро он оставлял Люстдорф. Немцы хозяева долго кланялись, пряча деньги в резной ящичек на высоком комоде. Он отдал все, что было...

С ней они больше не увиделись, конечно. Через день княгиня Вера собирала его в путь - и была грустна. Почему-то старались не глядеть друг на друга. Словно знали, что виноваты... (В чем?) А Раевский Александр, его друг - который, кстати, некогда и представил его госпоже наместнице присутствуя при сборах (через день, но уже в отсутствие княгини Веры), усмехнулся и спросил, как бы между прочим:

- Ну-с! У вас, по-моему, есть основания быть не столь мрачным при отъезде?.. Вы утешены хоть малость?..

Александр бормотал несуразное. Тупо соображал на ходу: откуда? что? когда?..

- Не бойся, - сказал Раевский, одарив его из-под очков жесткой улыбкой. Они всегда так переходили - с "ты на "вы", с "вы" на "ты"... - Я же - не милорд Воронцов... вы мне не доверяете? Ну, Александр, дорогой, не дуйтесь. Я просто так спросил! Если тебе уезжать - это вовсе не значит, что мы перестаем быть друзьями!..