Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

- Хотите кофию? Я велю подать!..

- Нет. Благодарю!..

- А чаю?

- Пожалуй! Только не вчерашнего.

Они улыбнулись одновременно.

- Не дразнитесь! Вам прекрасно известно, что чай в этом доме всегда свежий. Караванный. И хранится в мешках... Нынче это мало кто делает! Я разоряюсь всегда - на эти колониальные товары! - и положила руку ему на руку. Он пригнулся неловко, поцеловал. Рука была опять необыкновенно мягкая и чуточку влажная. - Ну, сознавайтесь, что там творится у вас!..

- Ничего. Приходит письмо, меня касающееся... - Он вкратце поведал происшедшее.

Прасковья Александровна покачала головой.

- Ваш отец - человек старого закала! Он чувствует ответственность.

- Перед кем, позвольте?

- Не знаю. Перед вами, перед семьей!.. Перед властями, наконец!

- При чем тут власти? Что вы хотите сказать? Что мой отец зависит как-то от распоряжений властей?

- Ну, зачем так строго! Распоряжения! Может, пожелания... Вы безнадежно молоды, друг мой! Хотя по возрасту и пережитому - могли б и повзрослеть.

- Но что, собственно?..

- Просто вам не понять! Ваши отцы слишком долго ощущали подлость в жилах - что касаемо властей. Она посейчас растекается у них - вместе с утренним кофием! (Улыбнулась неловко.) А вы... ваше поколение... вы развращены, простите! Вас развратили надежды, связанные с началом настоящего царствования. Наш бедный государь как-то сам собой, какой он есть, умудрился возбудить много надежд - особенно у юношества - и теперь уж, верно, сам не рад! Всполошил много умов. Боюсь, мы еще не заплатили за это. То есть - полновесной монетой.

- Вы бесконечно умны, как всегда, вы - учитель жизни, но...

- Оставьте! Может, я вовсе не хочу учить вас жизни!

- Ну, ладно! Сдаюсь! Вы остановились...

- Ни больше ни меньше - как на Александре. Императоре. Самое интересное - что он во все это верил! До времени. В эти иллюзии... Покуда не понял, что имеет дело с Россией. И что в его собственных жилах все сопротивляется тому. В нем течет кровь не самых либеральных предков. Он испугался. Одновременно вас - и себя... своих собственных предначертаний и как они скажутся на всех на нас. (Она помолчала.) А что касается любезного Сергей Львовича... Вы рассказывали мне о вашем визите к губернатору с отцом. Вы там присутствовали при всей беседе?

- Да. То есть нет. Сперва был общий разговор, а потом я их оставил и пошел бродить по Пскову. Верней, так. Губернатор сказал, что ему еще надо о чем-то перемолвиться с отцом. Я и откланялся.

- Ну, вот! Возможно, самое интересное вы пропустили! Я - тоже местная помещица и знаю почтенного Бориса Антоновича. Не самый плохой человек. Но педант, педант! Это - немецкое. И... не храбрец - прямо скажем! Совсем не храбрец. Он испугался вашей истории - больше вашего отца. И, может, в том разговоре - в той части, что вы пропустили...

- Вы чудо, ей-богу! - Александр схватил ее руку, лежавшую на столе, и поцеловал. Сперва с тыльной стороны, потом перевернул - и ладонь. Она забрала руку, чуть не вытянула - из-под его губ.

- Никогда не делайте так, слышите? - Но голос был не властный, робкий, почти просительный. Потом наклонилась и поцеловала его кудрявую голову в затылок - ну, где-то там, куда попало. - Выкиньте из головы! заговорила она, едва коснувшись устами этой неспокойной головы. Пытаясь вновь обрести тон старшей и опытной. - Раз уж вы вынуждены пока жить под одной крышей... А письма... что ж, письма... Передайте вашим корреспондентам - пусть пишут на мой адрес! Если станет совсем дурно - вы какое-то время сможете побыть у нас! Пейте, пейте! (Чай к этому времени был подан на стол.) И не огорчайтесь! Вы когда-нибудь с отцом, быть может, посмеетесь вместе.

Дальше они уже не были одни. Вернулись девицы, вошел Алексис надменный и насмешливый, как всегда, начались фарсы, какие на время отвлекли Александра от неприятных буден. Письмо Липранди вновь воротилось к нему и стало испытывать его понятливость. Что хотел сказать старый бардашник Вигель?.. "Но Вигель, пощади мой зад!.." - он сочинил когда-то, еще в Кишиневе и пустил по кругу, как водится... друзья ругали его, боялись, Вигель обидится. Не обиделся. Или сделал вид?.. Что делать? За Александром водилось это свойство - сперва высказаться, а уж потом подумать... лезть куда ни попадя - лишь бы слово звучало... Но он ничего не мог поделать с собой. Что знает Вигель?.. Он с Воронцовым достаточно короток, и...

Бесшабашный дом в Тригорском шумел, как обычно, и ни одной путной мысли было не додумать. Он ждал сестру Ольгу - может, придет? (Все спрашивали про нее.) Или брат Лев? И он узнает тогда, что творится в доме...

Но никто из Михайловского не явился. Обедать - несмотря на уговоры он не остался и уехал...

Было сравнительно рано - дневной час, но небо начинало темнеть еще засветло: воздух томился дождем... По дороге редкие желтые листья, покрытые патиной мокрой грязи, тянулись к нему с обездоленных веток, и крупные капли влаги свисали с каждой ветки. Неужели отец и впрямь дал согласие губернатору следить за ним? Чушь какая! Он дворянин - и никак не мог... Это не вяжется! И не может один дворянин потребовать такое у другого. Впрочем... А милорд Уоронцов? А злосчастное письмо? А наша свинская почта? Распечатывает частные письма... Александр думал сперва помотаться по полю, заглянуть в лес, но вдруг поворотил коня и устремился домой - да так резво... Чего ожидать? Он не знал. Уже у конюшни, отдавая повод конюху, понял, что все зря, из разговора с отцом ничего не выйдет. Вошел к отцу, стараясь быть сдержанным и даже искательным - по возможности.

- Я хотел бы объясниться!

- А-а... - сказал отец. - Зачем это тебе? Ты ведь так убежден в своей правоте, что чувства других вряд ли обременяют твою совесть!

- При чем тут совесть? - сказал Александр, но осекся и добавил неожиданно для себя: - Я понимаю ваше беспокойство, но...

- А что ты понимаешь? Вы молоды, я стар. Вы - другое поколение, вы мне все время это доказываете!

Отец говорил как-то вяло, словно на то, что по-настоящему надо сказать, ему никак не решиться. Да и зачем? Он был спокоен, почти спокоен...

- Во всяком случае, - добавил Александр, - я готов просить прощения ежли чем-то нечаянно...

- Вон как? - воззрился Сергей Львович. Кажется, впервые глянул в его сторону. - А как же с письмом?

У Александра было несколько секунд, чтоб размыслить и ответить достойно. Если можно - сдержанней...

- Это - частное письмо, papa, ей-богу! Клянусь вам! Оно не заслуживает такого внимания!

- Ну, тогда... все остается, как нынче за столом. Я не вижу продолжения у этого разговора.

- Отец, простите! Но когда и в каком обществе даже отец мог позволить себе читать переписку сына - двадцати пяти лет? Что за домашняя цензура?..

И, конечно, зря вырвалось это слово: цензура. Как во всякой стране, где она властвует, на Руси искони она была чем-то ругательным - даже среди тех, кто насаждал ее.