Игорь Голубев - Особняк

Сидящий в стеклянной будке охранник быстро повиновался, стрелка поползла вверх, и только потом бросился просматривать списки с номерами, обладателей которых останавливать себе дороже. Такой номер не значился, но "лексус" уже мчался по аллее. Не успели внести, успокоил себя охранник.

Леха припарковал машину в разрешенном месте - не хотел рисковать второй раз, - и четверка ринулась в здание к табло. Отмены не было. Это радовало. А тут и диктор приятным баритоном сообщил о прибытии рейса и номере терминала. Потом сдублировал объявление на нескольких языках.

Они встали в толпе встречающих, и Дым Дымыч нацепил на шею картонку с собственной фамилией.

Пошли первые прилетевшие. Четверо встречающих волновались, как первоклассники первого сентября. Всем дико захотелось пить, но никто не рискнул высказать желание вслух. Только время от времени то один, то другой скромно откашливались в кулак.

Они всматривались в лица, ища сходства со своим Воронцовым, но безуспешно. Наконец от таможенного и пограничного контроля в их направлении отделились двое. Старый и молодой, хотя молодым его назвать можно было только в сравнении со спутником. Примерно возраста Лехи и Реброва, может, меньше. Кто их знает, французов-миллионеров, они с задницы на рожу пересадку кожи каждый год делают.

- Je m'appele Sergei Voroncov. C'est mon neveu, Gustav Marten1,( Меня зовут Сергей Воронцов. А это мой племянник Гюстав Мартен (фр.).) - представился старший и склонил седую голову.

- Дмитрий Дмитриевич Воронцов, - откликнулся Воронцов и протянул руку.

Перевод не требовался. И так все понятно. Француз вдруг, вместо того чтобы пожать протянутую руку, обнял Дым Дымыча, и старый коммунист ощутил, как сильно защекотало в горле и защипало в глазах. Неужели я плачу, подумал Дым Дымыч. Непорядок. Оставив свои коммунистические принципы, обнял родственников-империалистов.

Перезнакомились.

- Софа, скажи им, что прямо сейчас поедем домой, с дороги перекусим, отдохнем по русскому обычаю, а уж потом решим, что делать дальше, - шепнул Ребров.

Софочка перевела.

Серж Воронцов вслушивался в слова Реброва и вдруг понял, что ему все ясно и без перевода. В памяти всплыли уроки русского языка, которые были приняты в семье, где говорили только на русском.

- Я должен сказать вам, что могу говорить на родном языке, - признался он.

- Ну да! - бурно обрадовался Леха. - А как же... Конечно, вы же наш, русский.

- Да, да, - кивал головой старик. - Густав тоже говорит, но хуже. Молодежь! - И он подтолкнул локтем Дым Дымыча, как близкого ему по возрасту. Но мы не хотели вас стеснить. Заказали гостиницу. "Балчуж".

- "Балчуг", - поправил Леха. - Это мы мигом.

Все потянулись к выходу.

Как-то само собой получилось, что Густав Мартен оказался рядом с Софочкой. Эта яркая дама в белом невестином платье с причудливой брошью стала первой женщиной, которую он увидел, ступив на русскую землю. Туристки в самолете и таможенный офицер не в счет. И Софочка ему понравилась. Он прочно завладел ее локотком и шел к машине довольный собой, погодой и окружающими. Хорошо, думал он, что мы приехали летом, зимой у них, говорят, жутко холодно.

Заехали в "Балчуг". Французы бросили вещи.

- У нас богатые родственники, - заметил Густав старику.

- Судя по машине, очень богатые. Что ж, жизнь - лотерея. Кто мог предположить, что коммунисты так все повернут.

Тем временем оставшиеся в машине лихорадочно соображали, что делать с гостями, как обиходить, что показать в первую очередь, где развлекать и главное - хватит ли на все это денег. Леха уверил всех, что машина в его распоряжении целую неделю. У ребровского приятеля под Дмитровом свой дом, значит, русская баня обеспечена. Пару раз стол накрыть не проблема.

Успокоились.

- Как устроились? - спросил Ребров, когда гости вернулись.

- Великолепно. Из окна чудесный вид.

- Дворец видно, - сказал Густав Софочке.

- Кремль, - поправила Софочка.

Если раньше она переживала за свой словарный запас, то теперь, когда нужда в переводе практически отпала, нервничала вдвойне: они ехали по Москве и требовался квалифицированный гид. Ни Ребров, ни Дымыч, ни Леха на эту роль не годились, пришлось Софочке самой.

Возле Христа Спасителя встали на светофоре у поворота на Волхонку, и здесь ее знания пришлись как нельзя более кстати.

- Волхонка - одна из самых старых, улиц в Москве. Первоначально называлась Чертольской, по местности Чертолье, в шестнадцатом веке Пречистенка, так как отсюда вела дорога в Новодевичий монастырь, к иконе Пречистой Богоматери. В восемнадцатом веке переименована в честь князей Волконских. Там в глубине можно увидеть их палаты... Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Построен на месте колымажного двора.

- Что такое Колымажный двор? - спросил Мартен.

- Здесь кареты царские стояли. Гараж. Колымага, - стукнул Лешка по приборной панели.

- Хорошая колымага, - заметил Серж удовлетворенно.

- Надо думать, - согласился Лешка с гордостью, словно машина принадлежала лично ему.

- Пречистенка. Архитектурный ансамбль - классицизм. Самая аристократичная улица Москвы. Вывшая Большая Чертольская...

Они свернули и поехали переулками и дворами.

- Вот и Калачков. Узнаёте? - спросил Ребров.

- Я родился в Швейцарии, - сказал Серж. - Густав в Марселе. Папа бы вспомнил.

- Извините.

- Вот... Этот, - показал рукой Серж.

- Точно. У них нюх, - обрадовался Лешка. Французы вылезли из лимузина. В руках у старшего была старая, пожелтевшая фотография. Он передал снимок Дмитрию Дмитриевичу. На нем были запечатлены человек десять. Фоном служил дом, который напоминал Дым Дымычу его собственный, с той разницей, что на карточке был фасад с двумя колоннами, а не козырек, а на уровне второго этажа шел декоративный балкончик во всю длину здания. Дым Дымыч, шевеля губами, подсчитал количество окон на фото и на доме. Цифры сходились. Беседка, которую из-за ветхости снесли в семидесятых, на фото была еще целехонька. И что больше всего поразило старика - слева, там же, где и теперь, цвел куст жасмина.

- Боже мой, - прошептал старый коммунист. - И куст тот же...

- Да, да, - обрадовался француз, хотя и не понял, почему родственник умиляется каким-то кустом, а не людьми на фото. - Вот это мой отец, ваш дядя, только неродной, а... как это по-русски?

- Двоюродный, - подсказала Софа.

- Да, спасибо. А это ваш отец, мой дядя. Это ваш дед. И мой тоже, двоюродный.

Они вошли во двор, где их уже ждали. По случаю приезда гостей все жители дома собрались у входа в подъезд, и казалось, что ожила старая фотография, сделанная Музой и Вадимом перед отъездом на лечение во Францию.

Из сундуков было извлечено, естественно у кого имелось, бабушкино и прабабушкино. Так соседи решили встретить русских французов. Пусть у кого-то это был всего один предмет, и все это никак не вязалось с остальным современным одеянием, - но на старшего, Сержа, это произвело впечатление.