Олесь Гончар - Берег любви

- Не то ветры повеяли или от чего другого загрустил, моряк? Неужели в чине понизили? Набуянил? Или, может, в Марселе с моряками из-за девчат-француженок подрался? - И, не дождавшись отклика на шутку, серьезно спросил: - Надолго к нам?

- Надолго,- глухо промолвил Ягнич.- До последнего, может, вздоха...

- Да ты что? - даже отпрянул от него Чередниченко.- Что ты городишь? Я думал - в отпуск... Неужели списали?

- Похоже на то. Принимай, говорят, дед, свою грамоту - и будь здоров... - Он понуро уставился в край стола.- Кура, брат, кура...

И это последнее вырвалось у него с такою душевной тоской и болью, с таким отчаянием, что Инна ужаснулась.

Никто посторонний не взял бы в толк, что такое "кура".

Будто шифрограмму, понятную лишь посвященным, подбросил Ягнич товарищу эту старипную чабанскую присказку. Был когда-то у них дед-чабан по фамилии Лебедь, кураевский ведун, ему вроде бы принадлежало авторство.

Приходя из степи в осеннюю непогоду, с герлыгой ', в мокром дубленом армяке, он имел обыкновение отвечать, если кто интересовался его жизнью и самочувствием: "Кура, брат, кура..." Истолковывать, что такое эта "кура", можно было по-всякому, на разные лады: один посчитает, что злющими пронзительными ветрами повеяло в степях, другой - что ноги крутит, спать нету моченьки, что чабанский век этого Лебедя, видно, неумолимо приближается к крайней, самой продельной черте... Инне и прежде доводилось слыхивать об этой загадочной "куре", молвилась она когда с шуткой, а когда с легкой грустью, но чтобы вот так, как сейчас... это впервые. И пояснения к их "куре" тут были бы лишними: эта полутаинстпенная старинная чабанская формула будто вобрала в себя все такое, чего пи в какое другое слово не поместишь, и удивительным образом объединяло их сейчас обоих, объединяло, как горький какой-то пароль, только им доступный тайнослов.

Чередниченко в самом деле сразу и с надлежащей глубиной постиг этот грустноватый шифр Ягнича, понял его жгучее, щемящее значение,

- Рано нам про "куру" думать,- сказал после молчания.- Пам, Андрон, держаться да держаться. Дороге еще не конец.

- Изъездилось колесо.

- Скрипучее колесо дольше ходит...

И они снова умолкли. Инна сидела но шелохнувшись, будто боялась спугнуть обуревавшие стариков думы. Мать, видно, нутром почуяла, что тут, под грушей, что-то неладно. Подошла, подсела к этим двоим. Ведь брат ничего не сказал ей о себе - не успел или нарочно утаил, чтобы сразу, с порога, не омрачить встречи. И сестра, и все веселились, считали - и на этот раз отпуск, а он, выходит...

списанный, забортный.

- Не кручинься,- с напускной бодростью сказал Чередниченко товарищу.Это как раз такой момент, когда нельзя голову терять! Кураевка примет тебя, по бросит на произвол судьбы... Что-нибудь подыщем.

- Чем же я могу вам пригодиться? - затоптав сигарету, вздохнул Ягнич. Узлы вязать? Это вам вроде пи к чему...

- И парусов нет,- вздохнул и Чередниченко,- растаял кураевский флот. Это когда-то было: жагель поставит или старухину юбку на "дубке" натянет и айда с кавунами v губернию на базар... Помнишь, как деда Швачку буря загнала с кавунами и со старухой аж в Туретчину? Пешком через два месяца возвратился - пи байды, ни кавунов, только бабу за руку привел... А теперь и кавуиы контейнерами подбирают прямо с бахчи... - И снова к Ягничу: - Па комбайн тебя тоже нс посадишь. Мог бы еще косой махать по обочинам, но это у пас только раз в году практикуется - на праздник первого снопа. К "фрегату" бы, который делает нам дождь, так его поворачивать не нужно, он сам себя поворачивает...

- Выходит, только и гожусь на чучело гороховое.

Обескураженный сидел и Чередниченко. Получается, что Ягничева проблема - и для него проблема тоже...

- Говорил я тебо когда-то, Андрон: не связывайся ты с тем "Орионом"...

- "Ориона", Савва, не трогай,-строго оборвал Ягпич, и но тону, которым это было сказано, Чередниченко понял, что касаться этой темы не следует можно обжечься.

- А ежели сторожем на полевой стан? - улыбаясь, предложил он.- Ты только не гневайся. Мы тут люди свои, а сторож - это тоже, брат, фигура, не какое-то там чучело.

- Братца моего, видать, все-таки больше к морю тяпет,- только теперь, не удержавшись, встряла в разговор и хозяйка дома.

- А что? Это мысль! У нас же и море свое! - сразу оживился Чередниченко.- И кураевская наша "рыбтюлька", может, еще не все сети пропила. Правда, у нас в прудах и каналах рыбы сегодня, пожалуй, больше, чем в Черном... Там только медузы, будто шляпы, плавают.

- А он, похоже, и по медузам будет скучать,- с тонким женским участьем заметила Иннина мать.

- Скучать не дадим. Да и он не из скучливых. Верно, Андрон? Знаю твою натуру. А вообще, хороший морской узел завязали они тебе на память. И когда? На закате жизни! Хотя могли бы и повременить, не торопиться с этим: казачина ты еще любо посмотреть...

- Медики списали.

- Стало быть, дело дрянь,- нахмурился Чередниченко,- с медиками не очень повоюешь. Выходит, и в самом доле вроде бы кура... - Помолчав, продолжил: - Ну, так как же? Берданку через плечо и на пост? Воров пока не слышно, но все ж таки сторож нам нужен, для порядку хотя бы. Работа в самый раз: днем подремывай себе в тони, отсыпайся после всех своих орионских вахт, а ночью в космос посматривай, звезды считай!..

Оба подняли головы вверх, поглядели сквозь ветки на звезды.

- Подумаю,- сказал Ягнич погодя,- Может, и придется... Может, в самом деле буду считать эти кураевские зве:!ды, пока все не пересчитаю.

* * *

Так встал здесь па якорь старый морячина.

Когда речь зашла, где ему располагаться на ночлег, Инна предложила свою чистенькую девичью светлицу, но гость решительно отказался. И вообще от хаты отказался, хоть она пустовала - комбайнеры в степи, к тому ж, кроме кроватей, была еще тахта на пружинах. Не нужно ему и тахты - много-де курит, по ночам часто встает. Попросил для себя раскладушку, сам пристроил ее под грушей, так-то, говорит, будет лучше. "Ну, летом куда ни шло, а когда наступит осень?" - хотела было спросить сестра, но вовремя удержалась из опасения причинить брату еще одну боль.

Сестру Ягнич сильно огорчил своей невеселой новостью. Она привыкла уже к тому, что брат у нее только гость: навестит, пробудет денек-другой, отдохнет - и до свидания. Думалось, что так будет всегда, а вишь, как обернулось... Конечно, она рада ему, родная ведь кровь, да и семья у нее дружная, пригреют человека, не обидят, но как он сам-то будет чувствовать себя здесь? Вместо хаты старой теперь новая, без него возводилась. Подворье, правда, отцовское и груша тоже, по крайней мере, полгруши принадлежит брату по праву. Да только утешит ли его это?

С его-то самолюбивым характером?! Подумает еще, что всем он тут в обузу, прибавит хлопот, одним своим присутствием нарушит привычную и размеренную жизнь дома.