Максим Горький - 9-е января

- Ну, и бежал же я!..

- Тут - побежишь!.. - ответили ему.

И вдруг со всех сторон посыпались восклицания изумления, испуга, злобы...

- Что же это, братцы, а?

- Убийство идёт, православные!

- За что?

- Вот так правительство!

- Рубят, а? Конями топчут...

Недоуменно мялись на месте, делясь друг с другом своим возмущением. Не понимали, что нужно делать, никто не уходил, каждый прижимался к другому, стараясь найти какой-то выход из пёстрой путаницы чувств, смотрели с тревожным любопытством друг на друга и - всё-таки, более изумлённые, чем испуганные, - чего-то ждали, прислушиваясь, оглядываясь. Все были слишком подавлены и разбиты изумлением, оно лежало сверху всех чувств, мешало слиться настроению более естественному в эти неожиданные, страшные, бессмысленно ненужные минуты, пропитанные кровью невинных...

Молодой голос энергично позвал:

- Эй! Идите подбирать раненых!

Все встрепенулись, быстро пошли к выходу на реку. А навстречу им в улицу вползали по снегу и входили, шатаясь на ногах, изувеченные люди, в крови и снегу. Их брали на руки, несли, останавливали извозчиков, сгоняя седоков, куда-то увозили. Все стали озабочены, угрюмы, молчаливы. Рассматривали раненых взвешивающими глазами, что-то молча измеряли, сравнивали, углублённо искали ответов на страшный вопрос, встававший перед ними неясной, бесформенной, чёрной тенью. Он уничтожал образ недавно выдуманного героя, царя, источника милости и блага. Но лишь немногие решались вслух сознаться, что этот образ уже разрушен. Сознаться в этом было трудно, - ведь это значило лишить себя единственной надежды...

Шёл лысый человек в пальто с рыжей заплатой, его тусклый череп теперь был окрашен кровью, он опустил плечо и голову, ноги у него подламывались. Его вели широкоплечий парень без шапки, с курчавой головой и женщина в разорванной шубке с безжизненным, тупым лицом.

- Погоди, Михаило, - как же это? - бормотал раненый, - Стрелять в народ - не разрешается!.. Не должно это быть, Михаило.

- А - было! - крикнул парень.

- И стреляли... И рубили... - уныло заметила женщина.

- Значит, приказание дано на это, Михаило...

- И было! - злобно крикнул парень. - А ты думал - с тобой разговаривать станут? Вина стакан поднесут?

- Погоди, Михаило...

Раненый остановился, опираясь спиной о стену, и закричал:

- Православные!.. За что нас убивают? По какому закону?.. По чьему приказу?

Люди шли мимо него, опуская головы.

В другом месте на углу у забора собрались несколько десятков, и в середине их чей-то быстрый, задыхающийся голос говорил тревожно и злобно:

- Гапон вчера был у министра, он знал всё, что будет, значит - он изменник нам, - он повёл нас на смерть!

- Какая ему польза?

- А я - знаю?

Всюду разгоралось волнение, перед всеми вставали вопросы ещё неясные, но уже каждый чувствовал их важность, глубину, суровое, настойчивое требование ответа. В огне волнения быстро истлевала вера в помощь извне, надежда на чудесного избавителя от нужды.

Посреди улицы шла женщина, полная, плохо одетая, с добрым лицом матери, с большими, грустными глазами. Она плакала и, поддерживая правой рукой окровавленную левую, говорила:

- Как буду работать? Чем кормить детей?.. Кому жаловаться?.. Православные, где же у народа защитники, если и царь против него?

Её вопросы, громкие и ясные, разбудили людей, всколыхнули и встревожили их. К ней быстро подходили, бежали со всех сторон и, останавливаясь, слушали её слова угрюмо и внимательно.

- Значит, народу - нет закона?

У некоторых вырывались вздохи. Другие негромко ругались.

Откуда-то пронёсся резкий, злой крик.

- Получил помощь - сыну ногу разбили...

- Петруху - насмерть!..

Криков было мною, они хлестали по ушам и, всё чаще вызывая мстительное эхо, резкие отзвуки, будили чувство озлобления, сознание необходимости защищаться от убийц. На бледных лицах выступало некое решение.

- Товарищи! Мы всё-таки идём в город... может, чего-нибудь добьёмся... Идёмте, понемногу!

- Перебьют...

- Давайте говорить солдатам, - может, они поймут, что нет закона убивать народ!

- А может, есть, - почему мы знаем?

Толпа медленно, но неуклонно изменялась, перерождаясь в народ. Молодёжь расходилась небольшими группами, все они шли в одну сторону, снова к реке. И всё несли раненых, убитых, пахло тёплой кровью, раздавались стоны, возгласы.

- Якову Зимину - прямо в лоб...

- Спасибо батюшке-царю!

- Да-а, - встретил!

Раздалось несколько крепких слов. Даже за одно из них четверть часа тому назад толпа разорвала бы в клочья.

Маленькая девочка бежала и кричала всем:

- Не видали маму?

Люди молча оглядывались на неё и уступали ей дорогу.

Потом раздался голос женщины с раздробленной рукой:

- Здесь, здесь я...

Улица пустела. Молодёжь уходила всё быстрее. Пожилые люди угрюмо, не спеша, тоже шли куда-то по двое и по трое, исподлобья глядя вслед молодым. Говорили мало... Лишь порой кто-нибудь, не сдержав горечи, восклицал негромко:

- Значит, народ отбросили теперь?..

- Убийцы проклятые!..

Сожалели об убитых людях и, догадываясь, что убит также один тяжёлый, рабский предрассудок, осторожно молчали о нём, не произнося более царапающего ухо имени его, чтобы не тревожить в сердце тоски и гнева...

А может быть, молчали о нём, боясь создать другой на место мёртвого...

...Вокруг жилища царя стояли плотной, неразрывной цепью серые солдаты, под окнами дворца на площади расположилась конница, торчали пушки, небольшие и похожие на пиявок. Запах сена, навоза, лошадиного пота окружал дворец, лязг железа, звон шпор, крики команды, топот лошадей колебался под слепыми окнами дворца.

Против солдат - тысячи безоружных, озлобленных людей топчется на морозе, над толпою - сероватый пар дыхания, точно пыль. Рота солдат опиралась одним флангом о стену здания на углу Невского проспекта, другим о железную решётку сада, преграждая дорогу на площадь ко дворцу. Почти вплоть к солдатам штатские, разнообразно одетые люди, большинство рабочих, много женщин и подростков.

- Расходись, господа! - вполголоса говорил фельдфебель. Он ходил вдоль фронта, отодвигая людей от солдат руками и плечом, стараясь не видеть человеческих лиц.

- Почему вы не пускаете? - спрашивали его.

- Куда?

- К царю!

Фельдфебель на секунду остановился и с чувством, похожим на уныние, воскликнул:

- Да я же говорю - нет его!

- Царя нет?

- Ну да! Сказано вам нет, и - ступайте!

- Совсем нет царя? - настойчиво допрашивал иронический голос.

Фельдфебель снова остановился, поднял руку.

- За такие слова - берегись!

И другим тоном объяснил:

- В городе - нет его!

Из толпы ответили:

- Нигде нет!

- Кончился!

- Расстреляли вы его, дьяволы!

- Вы думали - народ убиваете?