Максим Горький - Бабушка Акулина

- Я - Бух...

- Ну, Бух, так Бух, бог с тобой... всё равно человек. Все мы люди одинаковые. А я вот умираю, братценьки... Умираю, старуха, господь с вами! Жила, грешила, пьянствовала, воровала... вот умру и ничего такого больше не буду делать...

- Это ты правильно, - мёртвому человеку, должно быть, и выпить никогда не хочется, - шутливо подтвердил Дьякон.

С возвращением к бабушке сознания к нему возвратилась надежда на возможность чего-нибудь поесть сегодня.

- Ничего не хочется, да! А вы простите меня... И вас всех господь простит. Не любили вы меня, старуху, ну, это ваше дело. Я любила вас, ей-богу!.. Прощайте, спаси вас царица небесная!

Старуха снова перекрестилась.

- Ну, это ты, баушка, брось! - хмуро сказал Адвокат. - Поднимешься... полежишь и встанешь...

- Нет, уже не встану. Вся как есть разбилась, - видно, печёнки отбила. Вон как горю... Прощайте!

-Бабка! - остановил её Мамочка, - брось-ка ты это, - лучше вот что скажи: ты собрала сегодня чего?

- Я-то? Отшибло память, не помню. Кажись, собрала... Как, чай, не собрать? Всегда ведь собирала...

- А куда оно делось? - осведомился Дьякон.

- Не знаю... Кто меня поднял? Никифорыч? У него, поди...

- Добеги-ка, Настенька, узнай.

- Пойду я на улицу с такой-то битой рожей!

- Я те швырну, так ты полетишь, а не пойдёшь!

- Дьявол!

- Не ругайтесь, дети... не нужно... дайте мне другие какие слова услыхать... Умираю ведь... поверьте - умираю... Вот что, детушки: в головах у меня в коробочке трёшна есть бумажкой... так это я на гроб себе... припасла... выньте... как помру я... и...

Она задыхалась, - и на лбу у неё выступил пот. Публика молчала, пристально и сосредоточенно рассматривая её, и это молчание продолжалось минуты две.

- Бабушка Акулина... - глухо начал Дьякон.

- А?

- Вот что, ты не обижайся на меня. Только я скажу... вот что, мёртвому человеку всё равно... он ничего не хочет, а мы живые. Тебе что? Ты в гробу или без гробу... всё равно; гроб-то всегда от полиции будет. Ты дай-ка нам трёху-то, - мы бы поели.

- Не надо... что ты? - шепнул Адвокат.

Дьякон посмотрел на остальную публику.

Она ждала конца его предприятия, - жадно ждала, он видел это.

- Нам-то тоже, что ли, помирать? - шёпотом же ответил Дьякон и, наклонясь к старухе, спросил: - Как же? Возьмём мы?

Бабушка Акулина раскрыла рот, почвакала губами и еле слышно проговорила:

- Берите, берите, дура я старая... ишь ведь, перед смертью-то забыла про вас было... берите... вот тут... конешно... гроб от полиции... дура.

И замолчала.

- Ярлык! Лети! Духом! - торжествующе шептал Дьякон, выволакивая из-под изголовья белую аптечную коробочку стрёшницей.

Ярлык сделал гримасу и исчез.

- Отойдём от неё, братцы, надо покой дать человеку, - предложил публике догадливый Дьякон.

Публика отхлынула от бабушки Акулины. Она осталась одна на куче тряпок. Её серое лицо ярче выделялось на их фоне. Лежала она неподвижно и лишь иногда слабо стонала.

Никто не заметил, когда именно она умерла.

* * *

А хоронили её на другой день. Гроб стоял на телеге, извозчик без шапки шёл рядом с телегой и протестующе говорил, обращаясь к Никифорычу, шагавшему с разносной книгой в руках по другую сторону катафалка бабушки Акулины:

- Говорю я правду. Али это порядок? Хвать человека - вези! На, везу! А кто мне рубль додаст? А-а?! Я бы работал на хлебном базаре за полтора рубля,- а здесь мне полтину сунут. А опосля-то не попадёшь. На сколько время проваландаюсь с вами? А мне на полтину-то лошадь не прокормить, - вот оно что, друг.

Но Никифорыч не обращал внимания на воркотню извозчика. Рядом с ним, старым солдатом, видавшим виды на своём веку, шёл Адвокат, согнувшись в три погибели, без шапки, с завязанными грязной тряпкой ушами и засунув руки глубоко в рукава какой-то рваной кацавейки. Никифорыч внушительно говорил ему:

- Старуха была для вас, чертей, - мать. Зашибала она, но это ничего. Воровала - опять для вас. Видишь? И вот я её провожаю и ты. И, если бы меня не послали, выпросился бы и пошёл проводить старуху. Понял? Я, брат, людей вот как вижу, - насквозь. Н-да. А вот ты умрёшь, а умрёшь ты ско-оро, брат. Уж меня не обманешь, нет, я по роже вижу: скоро ты умрёшь! Но тебя я провожать не пойду, коли меня не пошлют. Ни-ни! Потому, что ты такое? Плесень.

Адвокат вскинул свои бесцветные глаза на Никифорыча и криво улыбнулся.

- Мне не надо, не ходи...

- И не пойду. И поезжай ты в могилу один.

- Ну так что? И поеду.

- И поедешь, - потому, что ты есть? А старуха была мать вам... Сердце у ней было. Понял?

Была оттепель, шёл снег.

Крупными, тяжёлыми и мокрыми хлопьями он падал на гроб бабушки Акулины, и весь этот простой, сосновый некрашеный гроб был мокр от снега, таявшего на нём.

Так-то вот хоронили бабушку Акулину, воровку, нищую и филантропку Задней Мокрой улицы. 1895 г.

ПРИМЕЧАНИЕ

Впервые напечатано в "Самарской газете", 1895, номер 261, 3 декабря; номер 266, 10 декабря.

В собрания сочинений не включалось.

Печатается по тексту "Самарской газеты".