Клавдия Лукашевич - Босоногая команда

Начиналась обедня.

Маленький серый дом с зелеными ставнями весь потонул в зелени: с одной стороны старый хозяйский сад, с другой небольшой отдельный двор для жильцов, с двумя кудрявыми березами да с кустами сирени. Высокая жердь с западней для птиц выглядывала из-за забора.

Мимо серого дома уже который раз с очевидным нетерпением проходили взад и вперед ребятишки: то мальчики, то девочки — в одиночку и по парам…

Вот появились и Гриша со Степой. Гриша — в большой черной кофте, старой шапке и босиком, а Степа — в неуклюжем дырявом пальто, в стоптанных сапогах и новой фуражке на голове…

Мальчики прошли медленно мимо окон деревянного дома с зелеными ставнями. Около крайнего окна, за дернутого синей занавеской, Степа приподнялся на цыпочки и заглянул…

— Нет, еще не видно, — с грустью прошептал он.

— Верно, кофей пьет, — возразил Гриша и сдвинул на затылок шапку.

Дети пошли дальше, но все обертывались и посматривали на серый деревянный дом, на заветное окно. Да и не они только… На другой стороне тоже с этого окна не спускал своих глаз рыжий Андрюшка.

День был ясный и теплый… На улицах с утра все говорило о Светлом Празднике: было чище прибрано, развевались флаги, народ шел нарядный и веселый, во всех церквах беспрестанно трезвонили… Тот, кого дети называли «советником», Семен Васильевич Кривошеий, живший в старом домике, только что отпил кофе. Он закурил сигару и собирался пройти из чистенькой кухни в свою комнату, чтобы открыть окно.

— Папенька, уж вы, пожалуйста, сегодня ваших грязных мальчишек не зовите в комнаты: везде вымыто и половики чистые настланы, — сказала ему дочь Агния, высокая худая девушка.

— Слушаю-с, «принцесса на горошенке».

— Я говорю серьезно, а вы все смеетесь. Я думаю, никому другому — мне приходится мыть и прибирать…

— Что делать, душа моя! Всякий знает, что столбовая дворянка и в VI книге записана… А вот приходится и полы вымыть самой, и постирать, и постряпать. Уж поверь, что труд только красит человека…

— Ну, папаша, не будем говорить об этом… А только знайте, что мальчишек ваших сегодня я не пущу в комнаты… От них только грязь, сор и гам…

— Эх, матушка, было бы на душе бело. А после моих мальчишек сор уберешь, и следа не останется…

— Вы не поверите, маменька, до чего они мне вчера у заутрени надоели: по церкви взад-вперед ходят, толкаются, на всех оборачиваются… Я все время волновалась. Противные!..

— Научить их некому, Агнесочка… Простые ребята… Только они без дурного умысла, — кротко заметила мать, тихая старушка с белыми локонами.

— Ну, «седая богиня», и дочь же у тебя ворчунья… Скорее состарилась, чем ты.

— Вы бы, папаша, лучше велели вашим противным мальчишкам в церкви стоять как следует…

— Слушаю-с, «принцесса»! — старик приложил руку к сердцу, комично раскланялся перед дочерью и прошел в свою комнату.

— «Советник» окно открывает! — гулом прошлось по 15-ой линии.

— Открывает, открывает, — вдруг радостно взвизгнул курносый Гриша и, как стрела, помчался к серому домику.

Окно действительно распахнулось. На одной из его половинок было приделано продолговатое зеркало, в которое было видно далеко-далеко все, что делалось по 15 линии. Чего только не придумает чародей-«советник»!

Теперь он стоял у окна, вдыхая теплый весенний воздух и потягиваясь. Как спокойно, простодушно смотрели на этот ясный день его незлобивые, улыбающиеся черные глаза, как приветливо он улыбнулся, когда у открытого окна вдруг со смехом выросли барашковая шапка и кофта, как будто на вешалке: человека в них было не видно.

— А-а-а-а! Рулевой! Здравствуй!

Всех мальчуганов Семен Васильевич называл по-своему. Гришин нос был прозван «рулем», а он сам назывался не иначе как «рулевым».

— Дяденька, как ты сегодня долго окно не открывал! — упрекнул его мальчуган, сдвигая на затылок шапку.

— Ишь, ты какой ловкий! Думаешь, что у меня и свет в очах — как бы поскорее для вас окно открыть?! Думаешь, очень мне хочется вас видеть?! Очень я соскучился о «босоногой команде»?!

— Дяденька, ты нарочно… А уж мы-то ждали, ждали… К окну подбегали ребятишки…

— Христос воскресе, дяденька!

— Воистину воскресе!

— Дяденька, возьми яичко! Вот от меня еще… Вот красненькое… Еще сахарное… Это вот…

— Ну, спасибо, спасибо… Куда мне столько! Здравствуйте, здравствуйте, «друзья из босоногой команды», — шутливо говорил Семен Васильевич и, перегнувшись, целовал ребят и тоже дарил им яйца, которые сам красил.

— Смотрите, ребята, какое у меня-то яичко! С крестным ходом… Занятно!..

— А у меня — «Христос» и «Воскрес»…

— У Гриши сердце с полымем нарисовано…

— У Андрюшки — два голубка беленьких…

— Никто, дяденька, не умеет так яичек красить, как ты. Право!..

Все, которые знали Семена Васильевича Кривошеина, видели его неизменно окруженным детьми, детьми худыми, бледными, бедно одетыми, босоногими… Какое удовольствие находил он в их обществе, о чем они вели нескончаемые разговоры, — многим было непонятно. Дочь его, Агния, ужасалась, возмущалась и всячески ограждала свой дом от вторжения «грязных мальчишек».

Но оригинал-старик не мог жить без своей «босоногой команды». Его сердце с самого раннего возраста сжималось болезненно при виде птички с разбитым крылом, ободранной кошки, искусанной собаки, — он их приносил домой, жалел и лечил.

Жалея животных, куда больше он жалел детей. Он не мог видеть равнодушно худенького, бледного детского лица с выражением раннего горя, злобы и ненависти. Оборванные, беззащитные дети, росшие без семьи и ласки, в нем находили друга.

У открытого окна шел оживленный, несмолкаемый разговор.

— Ну, рассказывайте, что у вас нового? Гриша, что твой отец? Степа, хорошо ли учился?

— Отец дюже хворает…

— Страстную не учились… А то, дяденька, у меня все пятерки.

— Молодец, Степа, дай пожать твою благородную руку.

Мальчик рассмеялся и протянул худенькую руку.

— А меня, дяденька, отец к сапожнику после праздников поведет… — объявил белокурый подросток. — Неохота мне… Боюсь.

— Что делать, Петя. Будь сам хорош, и к тебе будут хороши…

— Я теперь уже умею глазурью покрывать пирожные, — хвастался маленький ученик кондитера.

— А у нас на фабрике мальчику палец оторвало…

— Это ужас что такое! И как это, дети, вы сами-то не остерегаетесь! — сокрушенно сетовал Семен Васильевич.

Уже много-много лет весною, летом и осенью открывалось гостеприимное окно «советника». Около окна, как в панораме, менялись дети: одни вырастали, уходили в ученье, другие появлялись вновь…

Дети расступились: к окну подошел молодой мастеровой.

— Христос воскресе, Семен Васильевич.