Клавдия Лукашевич - Тряпичник

— Вася, ты? — слабым голосом сказал он. — Не видели тебя? Как мне больно-то, дышать не могу!

Глаза у Феди совсем провалились, губы были сухие и запеклись; он еле произносил слова.

— Попей воды, — жалостливо сказал Вася. — Ты все такую чепуху нес, я испугался…

Он приподнял товарища и попоил его. Тот с жадностью прильнул к воде.

— Хочешь поесть? Я тебе булку принес.

— Нет… Есть не хочу… Так сухо во рту… Не могу… А ты иди, тебе достанется. Теперь полегче… Уж я один тут… Ничего, иди…

В это время за окнами раздались громкие голоса.

— Ой, ой, кажется, хозяева! — воскликнули оба мальчика.

— Ничего, я спрячусь в сарае… Они пройдут и я убегу… Вася шмыгнул в дверь и скрылся. А Федя заметался, закашлялся и стал бредить.

Хозяева вернулись и даже не подошли к нему, не взглянули на больного мальчика.

Был сильный, трескучий мороз. На улицах у людей дух захватывало, ресницы слипались, того и гляди, что ноги, руки и нос отморозишь, а птицы замерзали на лету и падали мертвыми.

Плохо в такое время тем, у кого нет теплого пальто, сапог, одежды… Особенно было плохо маленьким тряпичникам в их рваных кафтанах и в дырявых сапогах.

Вася продрог так, что, как говорится, у него зуб на зуб не попадал. Он шел домой и плакал: ноги и руки его застыли, нос и щеки щипало ужасно. Он то подпрыгивал, то приседал, то хлопал рука об руку, но толку было мало и согреться было нельзя.

«Что-то Федя? Поди, совсем закоченел на полу… Из двери дует… Эх, бедняга».

Вася решил обогреться дома и товарища навестить. Пусть ругается хозяин: все равно добычи никакой не было. Не умирать же на морозе.

— Ну, будь, что будет, — решил мальчик и быстро шагал к дому. Около ворот он услышал громкие голоса. Кто-то кричал, спорил, бранился.

— Верно, ребята тоже пришли… зазябли… Хозяин и хозяйка ругаются… — подумал Вася.

Вдруг он остановился у дверей и стал прислушиваться. Сердце его билось шибко и болезненно: то замирало, то, казалось, переставало биться. Что-то странное показалось ему. Нет, этого быть не может! Ему почудилось… И с чего он вообразил?!

— И на тебя управу найду… Так не оставлю… Жаловаться буду… Мы ведь не крепостные… Я к самому главному начальнику пойду… Так ты не посмеешь… Права твоего нет… — кричал громкий сердитый голос.

Васе показался этот голос знакомым, близким, родным…

— Убирайся вон! Ты глупая деревенская баба… Ты ничего не понимаешь! Я за него заплатил… И паспорт его у меня… Он накормлен, в тепле и при деле…

— Отдай моего сына. Я тебе его не представляла… Мужик злодей обманул меня, наобещал, наплел… И мальчишку сгубил. Где мой сын? Отдавай моего сына!..

— Мамка, мамка! — закричал вдруг Вася, бросаясь не помня себя в подвал. Теперь он ничего не боялся; он задыхался от радости, от счастья. Все кружилось в его глазах.

— Мамка, мамка! — повторял он рыдая, бросившись и охватив деревенскую женщину, так горячо спорившую с хозяином.

— Васенька, сынок, болезный!.. Ой, да ты ли это? Матушка Божья! Как извелся ты?! Да на кого ты похож кости да кожа!.. — уж не говорила, а причитала и выговаривала в подвале Агрефена, мать Васи, охватив его шею. Хозяин и хозяйка смутились и замолчали.

— Ну и забери своего мальчишку… И убирайтесь вон! Прежде заплати за его харчи да одежду отдайте, тогда и пачпорт его получишь… Убирайтесь сейчас вон!

— За харчи платить не буду… Ты его работать заставлял… И не голый он к тебе пришел. Найду на тебя управу… — горячилась женщина.

— Отдавай одежду! Иначе не пущу!

Вася испуганно стал снимать свое тряпье. Мать плакала над ним и причитала, надела ему свою кофту и повязала платок. Вася был обрадован, испуган, голова его была точно в тумане. Он ничего не понимал, не соображал и, казалось, забыл обо всем на свете: о товарищах, о хозяине, о том, что он озяб… Они вышли торопливо с матерью из подвала и пошли быстрым шагом, не раздумывая, не оборачиваясь, точно их гнали, преследовали. А вслед им неслись грозные окрики хозяев. Хозяйка хлопнула за ними дверью и разразилась бранью.

Только уже пройдя несколько улиц, Вася вдруг вспомнил и даже остановился, точно его рванули по сердцу ножом.

— Ой, мамынька, Федюшка-то там! — проговорил он.

— Какой-такой Федюшка?

— Товарищ… тоже тряпичник. Больной лежит… Я и не посмотрел на него. Вот-то забыл! Эх, горе какое! Мамынька, вернуться бы?

— Да ты в уме ли, сынок? Я сама едва ноги волочу… Ты думаешь, легко мне!.. Натерпелась я горя-то… Пойдем уж скорее!.. Чтобы этот мужик нас еще поколотил?!

Вася не смел возражать; он зашагал около матери, а сердце его болезненно щемило, ему виделся Федя, один на полу, в жару… И тяжело ему было и совестно, что он в страхе, радости и суматохе забыл про больного товарища.

Долго они шли и совсем закоченели. Аграфена всю дорогу оттирала и отогревал сына. Наконец, с трудом добрели до вокзала.

Огромный вокзал был освещен, около него стояла масса экипажей, шло много народу. Аграфена и Вася боязливо вошли в зал; мать даже ахнула от ужаса: у Васи были совершенно побелевшие щеки и нос — он их отморозил. Увидели тут некоторые из публики, и все стали советовать одно, другое, давать лекарства, велели растирать. Вася молчал и даже не пикнул от боли: впереди ему радостно светилась деревня. Параня, бабушка, ребята и сломанное дерево у мельницы, где росли незабудки. И в горести всегда находятся добрые люди. Какая-то старушка дала Васе булку и 50 копеек денег.

Мать и сын сидели в уголке пассажирского зала III класса. Народу тут было тьма: мужики с огромными мешками за плечами, бабы с узлами, корзинами, с детьми; бегали носильщики, сдавали и везли багаж. Все суетились, кричали, куда-то спешили, толкались.

Аграфена и Вася только теперь пришли в себя от пережитого и сидели в углу, прижавшись друг к другу. Васе все казалось, что с ним случился какой-то необыкновенно хороший сон, что он скоро пройдет и опять наступит мрак, опять проснется он тряпичником в подвале, в грязи и смраде. Хотя у него распухли и болели отмороженные нос и щеки, но он молчал и на душе у него было весело.

— Ох, сынок, намаялась я… Вся душа выболела… Не думала, не гадала тебя найти… Думала, и не жив ты, болезный! — сказала, наконец, Аграфена и заплакала.

— Как же ты нашла, мама? — спросил Вася, тоже только теперь пришедший в себя.

— Земляк один помог… Видел тебя… Ну, я к дяде Егору пристала… Говорю: «Отдавай мне сына, не то худо тебе будет… Начальнику пожалуюсь». Веришь ли, я сна лишилась, жизнь мне не мила стала… Тосковала шибко… Я писал, мама, тебе…

— Ох, не получала я, сынок. Ничего не получала… Мужик-то тот вредный… Обманул он нас… Злодей он. Бабка все глаза выплакала.

— А что Паранька? — вдруг спросил Вася и улыбнулся.