Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

— Он лежит в кабинете, — произнес шепотом Вакулин и стал помогать девушке раскутывать ее платок.

Дверь в кабинет была плотно прикрыта, но, несмотря на это, Валентина ясно расслышала стоны за ней.

Через несколько минут из кабинета вышел маленький плотный господин с бритым, как у актера, лицом.

— Ну, что, доктор? — кинулся к нему Вакулин.

— Плохо! — ответил тот. — Обнадеживать было бы крайне нетактично с моей стороны. Вряд ли он доживет до завтра.

— Можно этой молодой особе пройти к нему? — спросил снова Юрий Юрьевич, указывая глазами на Лоранскую.

— Без сомнения. Только поменьше разговора. Надо, насколько можно, постараться облегчить агонию, — и, поклонившись молодой девушке, он пожал руку хозяину и вышел.

— Пройдите к нему, Валентина Денисовна! — попросил Вакулин и, открыв дверь кабинета, пропустил ее вперед.

Первым, что бросилось в глаза Лоранской, были большая тяжелая постель, выдвинутая на середину комнаты, и забинтованная голова человека с мертвенно-бледным лицом, покоившаяся на подушке. Лицо его так страшно переменилось за последние часы страданий, что Валентина едва узнала Юрия Викентьевича Вакулина. На голове лежал пузырь со льдом, казавшийся громадным в сравнении с этим высохшим старческим лицом. Обычных дымчатых очков не было на глазах старика и прямо навстречу приближающейся девушке смотрели два ярко горящие глаза со странным для больного выражением тупого упрямства и досады. А губы улыбались беспомощной, почти детской улыбкой.

— Ах! это ты! Наконец-то! — расслышала она задавленный хриплый шепот старика, — я знал, что ты придешь за мной, Серафимочка!.. Я знал, что ты придешь! Ну и хорошо! ну и хорошо! Останься, посиди со мною…

— Он принимает вас за мою сестру, — тихо произнес Юрий Юрьевич, наклоняясь к уху пораженной Валентины.

Потом он нежно склонился к больному и произнес таким тоном, каким обыкновенно говорят с детьми:

— Папаша, ты ошибся, это Валентина Денисовна Лоранская пришла навестить тебя. Помнишь, ты просил меня съездить за нею? Я и привез ее к тебе.

— А что ты понимаешь? — заволновался старик, и глаза его блеснули безумным огоньком. — Все они — Серафимы… и та, и все… все… весь мир… вся вселенная. Ведь ты Серафима? — обратился он неожиданно к Валентине, стоявшей у его постели.

— Серафима, — потерявшись, отвечала девушка.

— Это хорошо! Это чудо, как хорошо, что ты вернулась ко мне! Ты опять будешь читать мне Спенсера. И не уходи от меня, доченька, не уходи, родная моя!

— Не уйду! — произнесла Валентина, не желая раздражать больного.

— Я знал, что не уйдешь, я знал. Зачем тебе уйти, Серафимочка, ангел ты мой! Расскажи мне, как тебе живется там, на небе? Не скучаешь ли ты по твоем старом отце?

Тут он начал метаться, бредить. Бессвязный лепет срывался с его уст.

— Вода! Вода! — кричал он в каком-то исступлении. — Возьмите ее, возьмите… Сюда! сюда! на помощь… Там дитя… ребенок… Скорее, скорее! Он захлебнется! Причаливай!

Наконец больной затих, перестал стонать и, казалось, забылся, не выпуская, однако, руки Валентины из своей сухой горячей руки.

Лоранская видела, как изредка пробегали судороги по его изможденному лицу, как посиневшие губы силились произнести что-то. Она быстро наклонилась к умирающему, и странные слова бреда донеслись явственно до ее слуха:

— Зачем ты ушла снова, Серафимочка? Я так ждал, я так долго ждал тебя! Все время ждал! А ты пришла и опять ушла! Чего тебе не достает у твоего старого папы?! Ах, ты права, там тебе лучше! Там ангелы и райские сады… И ты среди них, моя доченька, крошка моя дорогая…

— Послушай, — залепетал он, после минутной паузы, снова, — ты должна исполнить мою просьбу, Серафима, потому что желание умирающего должно быть свято для живущих, — и глаза его страшно сверкнули на изможденном от страданий лице. Они, казалось, впивались в самые недра души Валентины своим острым, пронизывающим взглядом.

Девушка невольно отшатнулась и выдернула руку из руки больного.

— Что вы делаете? — с ужасом в голосе остановил ее молодой Вакулин. — Вы губите его! Я знаю это желание отца. Его исполнение вполне в ваших силах и ни в коем случае не повредит ни вам, ни вашим близким. Согласитесь! Ради умирающего согласитесь на него!

— Хорошо, я исполню все, что вы хотите! — произнесла Валентина, обернувшись лицом к больному, но он уже снова не понимал действительности, бредил водою, домами и балкою, ударившей его по голове.

Вскоре затем началась агония. По совету Юрия Вакулина, Валентина ушла в гостиную и прилегла там на оттоманке. И, только усталая голова молодой девушки добралась до мягкого валика дивана, тяжелая дремота подкралась к ней и сковала все ее члены.

Странный сон приснился Валентине. Ей казалось, что она плывет в том же ялике, но не по затопленным наводнением улицам Гавани, а по какому-то громадному бушующему океану, без малейших признаков земли и островов: волны с ревом вздымаются вокруг утлой лодчонки, подбрасывая ее, как щепку, и грозя каждую минуту разломать в куски. Валентина едет не одна. Однако она не могла припомнить и понять во сне, кто был ее спутник. Из-под серого надвинутого капюшона нестерпимо сияли ей его огненные глаза. Бледное лицо, знакомое и незнакомое в одно и то же время, гипнотизировало ее этими огненными глазами.

— Куда мы едем? — спросила с трепетом молодая девушка.

И донельзя знакомый голос отвечал ей:

— В страну золота и счастья.

— Но я хочу домой! — вскричала Валентина. — Пустите меня домой!

— Этого нельзя! — холодно усмехнулся незнакомец. — Ты сама — жительница золотой страны и тебе нечего делать в серой обстановке будничного мира. Взгляни! Неужели тебя тянет туда?

Лоранская оглянулась назад по направлению его руки и увидела свою маленькую Гавань. По берегу метались, простирая к ней руки, ее мать, братья, Лелечка, Кодынцев… Они кричали ей что-то, пересиливая голос ветра, и манили ее обратно к себе. Но ее спутник держал ее за руки, тихо, зло смеялся и говорил:

— Ведь ты Серафима? Ведь ты золотая Серафима? Останься здесь! Я дам тебе золотое счастье. Потому что я один могу тебе дать счастье, которого жаждет твоя душа.

А впереди нее из воды вырастали, как в сказке, красивые дома, залитые светом, с ярко освещенными также сказочными по роскоши убранства комнатами. И внезапно все прежнее близкое отошло куда-то далеко-далеко… Что-то влекло Валентину теперь туда, вперед, по направлению этих домов. Вот они близко-близко… Вот уже не слышно больше голосов призыва с берега. Высокий мутный вал поднялся между ним и яликом и сделал невидимым для взоров Валентины все, что не касалось золотой страны, в которую она вступала.

Девушка вздрогнула и проснулась. В комнате были подняты шторы, и промозглое, гнилое утро смотрело в комнату. За окнами слышалась брань дворников, усердно работавших после наводнения. Около нее стоял Вакулин. По его бледному, усталому от волнения и бессонницы лицу было видно, как он страдает.