Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

— Господи, Господи! вывези! Валюша, голубушка! — лепетала она беззвучно одними губами и поминутно взглядывала на своего соседа, Граню.

Окружающая публика с удивлением оглядывала рыженькую девушку с короткими кудрями и возбужденным личиком.

— Родственница дебютантки! — снисходительно произнес какой-то студент позади кресла Лелечки.

— Сиди смирно, Лелька! — сердито буркнул Граня. — Что за охота срамиться: смотрят ведь.

Но Лелечка притихла и без него, потому что Валентина заговорила.

И точно не Валентина заговорила, а кто-то другой, обладающий нежным бархатистым контральто, с чуть вибрирующими верхними нотами. По крайней мере, ни Лелечка, ни братья ее не подозревали, что может сделать акустика театра с красивым, звучным голосом их сестры.

И играла Валентина горячо, искренне, с тем неуловимым отпечатком индивидуальности, который так дорог в каждом талантливом человеке.

Измученная до последней степени своими заботами и печали, героиня пьесы достигла той точки душевного отчаяния, когда остается одно — удалиться от мира и уйти в монастырь. И это все движение души особенно ярко вылилось в исполнении Валентины.

Так именно передавала роль Валентина и это выходило прекрасно.

Публика неистовствовала, как может только неистовствовать публика с неиспорченным вкусом и здоровыми требованиями: стучали каблуками, хлопали до мозолей на руках, кричали до хрипоты. И Валентина выходила на авансцену в каком-то сладком дурмане, потрясенная и взволнованная и еще более красивая в этом несвойственном для нее волнении.

В уборной ее уже ждали свои: Леля, Павел, Граня и Кодынцев.

Лелечка, лишь только вошла Валентина, бросилась ей на грудь со слезами, лепеча совсем по-детски, растерянно и пылко:

— Милая! милая! Господи! как хорошо! Я плакала! Валечка! прелесть! восторг мой!

— Да ты и теперь плачешь, — насмешливо прищурился на нее Павлук и потом взял руку Валентины и галантно приложился к ней, произнеся с комической важностью: — Моя великая сестра! прими лобзанье твоего не великого брата!

Кодынцев молчал. Но его сияющие глаза с таким красноречивым восторгом были устремлены на лицо невесты, что Валентине не надо было никаких излияний с его стороны: она и без них видела, как горд и счастлив ею ее Володя. И не только он, а и все ее гордились ею, Валентиной; даже сдержанный Граня и тот не удержался от похвалы:

— Молодец! Жаль, что мамы нет в театре… А знаешь, — добавил он, слегка нахмурясь, — Вакулин здесь.

— Старик?

— Нет, молодой! В первом ряду сидит. Важно!

— Как он явился? Ведь, ты ему не послал билета, — взволновалась Валентина.

— Купил в кассе, благо сие не возбраняется, — рассмеялся Павел. — Да ну его! Не нравится он мне что-то. И любезен он с нами точно по-нарочному. Точно всей своей вылуженной особой сказать хочет, вот-де, мол, я какой: богач знатный, а с вами не гнушаюсь, бедняками, компанию водить, и даже, как видите, любезен. Неприятный он господин, к нам не подходит… А вот еще гость к тебе жалует, Валентина, — добавил он весело.

Все обернулись к двери. На пороге ее стоял Сергеев. Его лицо так и сияло. Он протянул обе руки дебютантке и голос его дрогнул, когда он произнес задушевно:

— Спасибо, детка! Не обманулся в тебе. Большая актриса из тебя выйдет. Только работать, работать, как батрачке, надо. Слышишь? Работать, как батрачке, а играть, как богине! Поняла? А то дядя Миша Сергеев и знать тебя не захочет!

Радостная улыбка заиграла на гордом красивом лице Валентины. Даже неприятное известие о присутствии молодого Вакулина, переданное Граней, как-то разом стушевалось при этой похвале строгого ветерана сцены. Ей хотелось еще раз подтвердить во всеуслышание, что отныне становится верной и чистой служительницей искусства, хотелось поблагодарить за участие, за похвалы, хотелось расцеловать Сергеева, — и она ничего не могла ни говорить, ни сделать, а только сияла своими необыкновенными глазами, ставшими теперь прекрасными, как никогда, и оглядывала все эти милые, близкие ей лица с таким радостным торжеством, с таким счастливым возбуждением, что ее счастье передавалось и всем им. Веселый молодой смех особенно звонко звучал в маленькой уборной и оборвался только тогда, когда раздался звук колокольчика, возвещавшего об окончании антракта. Молодежь поспешила в партер, Сергеев — к себе в уборную. Лелечка замедлила у порога и, когда все скрылись за дверью, она порывисто обняла одной рукой старшую сестру, другой быстро перекрестила ее и птичкой выпорхнула за порог уборной.

Второй акт подействовал на публику еще более сильно, нежели первый. Наэлектризованная общими похвалами Валентина, получившая уже некоторый апломб благодаря шумным овациям после первого акта, играла еще с большей уверенностью и подъемом.

Когда она окончила свой монолог среди акта, в маленьком Василеостровском театре стало внезапно тихо-тихо, как в могиле. Но только на минуту, на одну минуту, — потом оглушительный взрыв аплодисментов наполнил, казалось, все его уголки и закоулки.

Последний акт Валентина играла, как во сне, благо в последнем акте не требовалось ни подъема, ни силы. В нем, по ходу пьесы, героиня встречает, после целого ряда горестей, неудач и борьбы с нуждою, прекрасного, доброго и великодушного человека, не пренебрегшего ее бедностью и предложившего выйти за него замуж.

И Валентина блестяще закончила красивой и спокойно-лирической сценой свою роль.

В том же блаженном сне, после окончания спектакля, она вышла, окруженная своими, на театральный подъезд, где неистовствовала кучка особенно рьяных поклонников и поклонниц, приобретенных Лоранской в этот вечер.

На улице было темно и промозгло. Шел дождь. Лелечка торопила всех домой, где Марья Дмитриевна не решившаяся ехать в театр, благодаря страшному волнению за дочь, ждала с нетерпением известия о результате дебюта. Но извозчики были все расхватаны вышедшей заблаговременно публикой и ни одного не осталось для барышень Лоранских. Наконец Граня с Павлуком разыскали где-то у 16-й линии сонного "ваньку" и подъехали на нем к театру. Но тут Валентина энергично запротестовала. Ей, не остывшей еще от своего нервного возбуждения, не хотелось трусить на скучном "ваньке". Она предпочитала идти домой пешком с Кодынцевым.

— Да побойся Бога, ведь, дождь идет! — сокрушалась Лелечка.

— Не сахарная, не растаю! — усмехнулась Валентина и настояла на своем, по обыкновению.

На извозчика усадили Лелечку и Граню. Павлук поспешил домой в обществе трех приглашенных им "на чаепитие" товарищей медиков, в том числе и Навадзе. Валентина раскрыла зонтик и, взяв под руку жениха, двинулась по знакомому ей тротуару по направлению к Гавани.