Максим Горький - Дело Артамоновых

С каждым словом, и рассекая длинные надвое, он дёргал бороду вниз, потом лёгким ударом в подбородок заставлял поднимать её.

- Ой, как стыдно, ой! - шептала Полина, хватая поручика за локоть.

Яков не мог двигать правой рукою, но, крепко сжав зубы, отталкивал поручика левой; он мычал, по щекам его текли слёзы унижения.

- Не сметь меня касаться! - рявкнул поручик и, оттолкнув его, посадил в кресло, на револьвер. Тогда Яков, закрыв лицо руками, скрывая слёзы, замер в полуобмороке, едва слыша, сквозь гул в голове, крики Полины:

- Боже мой, как это неблагородно! И это вы, вы! Такой скандал! За что?

- Идите к чёрту, барышня! - сказал поручик чугунным голосом. - Вот вам целковый за удовольствие, - эт-того достаточно! Я не выношу преувеличений, но вы самая обыкновенная...

Растаптывая пол тяжёлыми ударами ног, поручик, хлопнув дверью, исчез, оставив за собой тихий звон стекла висячей лампы и коротенький визг Полины. Яков встал на мягкие ноги, они сгибались, всё тело его дрожало, как озябшее; среди комнаты под лампой стояла Полина, рот у неё был открыт, она хрипела, глядя на грязненькую бумажку в руке своей.

- Сволочь, - сказал Яков. - Зачем ты это сделала? А - говорила... Убить надо тебя...

Женщина взглянула на него, бросила бумажку на пол и хрипло, с изумлением, протянула:

- Ка-акой негодяй...

Она опустилась в кресло, согнулась, схватив руками голову, а Яков, ударив её кулаком по плечу, крикнул:

- Пусти! Дай револьвер...

Не шевелясь, она всё так же изумлённо спросила:

- Так ты меня любишь?

- Ненавижу!

- Врёшь! Любишь теперь!

Она прыгнула на него так быстро, что Яков не успел оттолкнуть её, она обняла его за шею и, с яростной настойчивостью, обжигая кусающими поцелуями, горячо дыша в глаза, в рот ему, шептала:

- Врёшь, любишь, любишь. И я тоже - на! Ах ты, мягкий, Солёненький мой...

Солёненький - её любимое ласкательное словечко, она произносила его только в минуты исключительно сильного возбуждения, и оно всегда опьяняло Якова до какого-то сладостного и нежного зверства. Так случилось и в эту минуту; он мял, щипал, целовал её и бормотал, задыхаясь:

- Дрянь. Паскудница. Ведь знаешь...

Через час он сидел на кушетке, она лежала на коленях у него; покачивая её, он с удивлением думал:

"Как быстро всё прошло!.."

А она утомлённо говорила:

- Озлилась я, хотела бросить тебя. Ты всё хлопочешь о своих, хоронишь, а мне скучно. И я не знала: любишь ты меня? Теперь будешь крепче любить, ревновать будешь потому что. Когда есть ревность...

- Уехать бы отсюда, - устало сказал Яков.

- Да. В Париж. Я могу говорить по-французски.

Огня они не зажгли, в комнате было темно и душно, на улице кричали запасные солдаты, бабы, хотя было поздно, за полночь.

- Теперь за границу не уедешь, там - война, - вспомнил Яков. - Война, чёрт их возьми...

Женщина снова заговорила о своём:

- Без ревности только собаки любят. Ты посмотри: все драмы, романы всё из ревности...

Яков усмехнулся, вздрогнув:

- Хорошо выстрелил револьвер, пуля могла в ногу мне попасть, а вот только на брюках дырочка.

Полина сунула в дырочку палец и вдруг, всхлипнув, сказала с тихой, но лютой злобой:

- Ах, жалко, что ты не успел выстрелить в него! В тугой бы, в резиновый живот ему!

- Молчи! - сказал Яков, сильно тряхнув её, но она продолжала, присвистывая сквозь зубы и всё так же люто:

- Подлец! Как обругал меня! Какие вы все... Ничего вы не понимаете в женщине!

И, вздёрнув распухшие губы, показывая крепко сжатые лисьи зубы, она дополнила:

- Ведь если женщина изменила, это вовсе не значит, что она уже не любит!

- Молчи, говорю! - крикнул Яков и тиснул её так, что она застонала:

- Ой, вот я чувствую, любишь! Яша, Солёненький мой...

Он ушёл от неё на рассвете лёгкой походкой, чувствуя себя человеком, который в опасной игре выиграл нечто ценное. Тихий праздник в его душе усиливало ещё и то, что когда он, уходя, попросил у Полины спрятанный ею револьвер, а она не захотела отдать его, Яков принужден был сказать, что без револьвера боится идти, и сообщил ей историю с Носковым. Его очень обрадовал испуг Полины, волнение её убедило его, что он действительно дорог ей, любим ею. Ахая, всплескивая руками, она стала упрекать его:

- Почему ты не сказал мне об этом?

И тревожно размышляла:

- Конечно, это очень интересно - сыщик! Вот, например, Шерлок Холмс, ты читал? Но ведь у нас, наверное, и сыщики - тоже негодяи?

- Конечно, - подтвердил Яков.

Отдавая ему револьвер, она захотела проверить, хорошо ли он стреляет, и уговорила Якова выстрелить в открытую печку, для чего Якову пришлось лечь животом на пол; легла и она; Яков выстрелил, из печки на них сердито дунуло золой, а Полина, ахнув, откатилась в сторону, потом, подняв ладонь, тихо сказала:

- Смотри!

В крашеной половице была маленькая, косо и глубоко идущая дырка.

- Как подумаешь, что туда ушла смерть! - сказала Полина, вздыхая, нахмурив тонко вычерченные брови.

И никогда ещё Яков не видел её такой милой, не чувствовал так близко к себе. Глаза её смотрели по-детски удивлённо, когда он рассказывал о Носкове, и ничего злого уже не было на её остреньком лице подростка.

"Не чувствует вины", - с удивлением подумал Яков, и это было приятно ему.

Провожая его, она говорила, гладя бороду Якова:

- Ах, Яша, Яша! Так вот как, значит! Мы - серьёзно? Ах, боже мой... Но этот подлец!

Сжала пальцы рук в один кулак и, потрясая им, негодуя, пожаловалась:

- Господи, сколько подлецов!

Но вдруг, схватив руку Якова, задумчиво нахмурилась, тихонько говоря:

- Постой, постой! Тут есть одна барышня, ах, разумеется!

Просияла и, перекрестив Якова, отпустила его:

- Иди, Солёненький!

Утро было прохладное, росистое; вздыхал предрассветный ветер, зеленовато-жемчужное небо дышало запахом яблоков.

"Конечно, она это со зла наблудила, и надо жениться на ней, как только отец умрёт", - великодушно думал он и тут же вспомнил смешные слова Серафима Утешителя:

"Всякая девица - утопающая, за соломину хватается. Тут её и лови!"

Тревожила мысль о хладнокровном поручике, он не похож на соломинку, он обозлился и, вероятно, будет делать пакости. Но поручика должны отправить на войну. И даже о Носкове Якову Артамонову думалось спокойнее, хотя он, подозрительно оглядываясь, чутко прислушивался и сжимал в кармане ручку револьвера, - чаще всего Носков ловил Якова именно в эти часы.

Но прошло недели две, и страх пред охотником снова обнял Артамонова чадным дымом. В воскресенье, осматривая лес, купленный у Воропонова на сруб, Яков увидал Носкова, он пробирался сквозь чащу, увешанный капканами, с мешком за спиною.

- Счастливая встреча для вас, - сказал он, подходя, сняв фуражку; носил он её по-солдатски: с заломом верхнего круга на правую бровь и, снимая, брал не за козырёк, а за верх.