Максим Горький - Горемыка Павел

Простим же моим героям их некультурность "на основании вышеизложенного", как говорят юристы!..

Наконец, они пришли к реке, сели на берег под кусты тальника, на песок, чисто вымытый волнами, и, посидев, заснули тут, крепко обняв друг друга.

Через несколько дней после происшедшего Павлу стало казаться, что все мужские ноги, мелькающие мимо окон мастерской, шагают не куда иначе, как на чердак к Наталье, и это заставляло его то и дело вскакивать с места и выбегать на двор. Хозяин смотрел на него и посмеивался себе в бороду. Он уже знал от Павла обо всём, и Павел даже привёл его на некоторое время в состояние столбняка, почтительно заявив ему о своём желании иметь в его лице посажёного отца. Мирон Савельич, когда вышел из оцепенения, сказал ему целую речь, начав её так: - Миленький дурачок! Послушай меня, я два раза был женат. Первая жена всё мешала меня с мастерами, а вторая так крепко любила, что я не знаю, как и жив остался, - чем ни попадя и когда угодно дует себе, да и ну!.. точно у ней и папаша и мамаша оба будочники были, до того она колотить людей любила.

Затем он нарисовал полную картину семейной жизни, с горшками, пелёнками, ухватами, стиркой белья, мытьём полов и массой других удобств, заставлявших его, по его описанию, в правдивости которого он клялся, есть щи с мылом, ходить на руках, ощущать на своей голове мокрые пелёнки и пробовать ею крепость разных горшков. Потом он пофилософствовал на тему, что такое женщина вообще, и, придя к очень печальному выводу, наконец сказал:

- Чудачина!.. Разве их нет? Чего ж тебе эта нужна? Ведь ты погубишь свою голову с ней, пойми ты! Положим, она вон как тебя перемастерила! совсем человеком стал, и весел, и смеёшься, и разговоры говоришь... но, душенька, ведь ты ж ей за это уже уплатил. Разве кто другой станет с ней так обращаться, как ты? Ну, и будет с неё этого, довольно будет. А ты, уж коли что, женись-ка по-христиански, я тебе т...такую ш...штучку икряную поддену, ах ты мне! Приданое дадут, мастерскую откроешь. А с этой вся жизнь тебе в один месяц осточертеет. И как вы будете жить? Нет ничего, ни чашки, ни ложки, делать она ничего не умеет... Э-хе-хе!.. Плюнь ты на неё, каблук моей души, плюнь!

На Павла эта речь подействовала так же, как и на стены мастерской. Он с Натальей за это время сблизился до такой степени, что не только не мог допустить мысли о плевке, но чувствовал, что ему, для того чтоб работать так же усердно и внимательно, как раньше, - необходимо её присутствие в мастерской.

Раз он, кончив работу, пошёл к ней и не застал её дома. Он побледнел, затрясся и сел у двери, где и просидел до её прихода. Она пришла уже после двенадцати, но трезвая и приличная, поскольку могла быть такой. Она сразу успокоила его, заявив, что была в гостях у подруги, которая обещала ей достать место горничной. Он был рад этому, поверил и забыл свои страхи. Но вскоре после этого он, думая о ней, натолкнулся на вопрос - откуда берёт она деньги? Этот вопрос обдал его холодом, и он в тот же вечер спросил у неё.

- Да много ли мне надо-то? - отвечала она ему тоже вопросом.

Но он не отступался.

- Накопила... немного, по грошам. Ну и живу...

Что-то толкнуло его спросить - показать деньги.

- Что же! Можно показать. Изволь.

Но не нашла ключа от сундука, и вопрос остался неразрешённым.

Когда Павел фантазировал о будущей совместной жизни, она молчала, мечтательно закрыв глаза, а когда он, разгорячённый своими фантазиями, ласкал её, она отвечала на его ласки холодно и раз даже заставила его задуматься и выдумать вопрос:

- Тебе, может, это не по душе?

Она поглядела на него, недоумевая, и не скоро ответила ему, тихо и как бы сама не доверяя своим словам:

- Нет... что ты! Очень даже.

Этого ему было достаточно, чтоб успокоиться.

Он приносил ей свои деньги и отдавал, как жене и хозяйке. Однажды купил ей на платье. Но она относилась к этому как-то формально-ласково. В этом отношении к его заботам о ней он почерпнул первые приступы тонкой и острой ревности. Он не понимал этого чувства ясно и умел не высказывать его пока. Но однажды случилось вот что:

Они сидели и пили чай, как вдруг на лестнице послышались шаги и весёлое посвистывание, а потом пение тонким тенорком:

И я ид...ду к Матане душке,

И вот Матанин уголо...ок.

Павел нахмурился и посинел от предвкушения чего-то скверного.

И вот Матанин уголок.

Да...

- Ах, у вас гости!.. - разочарованно протянул певец, остановившись в дверях.

Он был франтоват, имел козлиную бородку, рыженькие, в стрелку усы и в общем - довольно мизерен. Присмотревшись к Павлу, он развязно вошёл в комнату, ещё более развязно повесил свою шляпу на гвоздь и направился к Наталье, улыбавшейся ему навстречу несколько растерянно и виновато.

- Здрассте, бож...жественная Наталья...

- Тебе чего нужно? - возгласил Павел, но не двинулся с места.

Франт посмотрел на него, шевельнул усами и хладнокровно кончил приветствие, галантно потрясая руку Наталье:

- ...Ивановна! Угостите чаишком и просветите мой ум относительно этого чумазого господина с ремешком на голове.

- Пошёл вон! - сказал чумазый господин и поднялся со стула.

- Как-с?.. Наталья Ивановна, это как понимать? - несколько обиженно справился господин у хозяйки.

- Пошёл вон!! - Павел трясся.

- Извольте-с, я пойду! - поспешно согласился посетитель и ушёл; но, спускаясь по лестнице, крикнул: - С законным браком, Наталья Ивановна! Оповещу...

Но кого он хотел оповестить, осталось неизвестным. Оставшиеся в комнате долго сидели молча.

- А скоро они перестанут шнырить? - угрюмо спросил Павел.

- Когда всех разгонишь... - спокойно сказала Наталья.

- Много ещё осталось?

- Не знаю. Не считала. Тебе чего больно не по душе они? - криво усмехнулась она, исподлобья посмотрев на Павла.

- Не могу я этого терпеть! пойми, не могу! Моя ты теперь...

- Вон как?!. Где купил? Что дал за такую? - иронизируя, спросила Наталья.

Павел замолчал и нахмурился.

- Смеёшься ты... Лучше бы не надо этого. Чай, я не вру, коли говорю это. Моя ты, и дни и ночи, всегда теперь я про тебя только и думаю...

- Ну и ладно! На том и крест поставим! - сухо согласилась Наталья.

С некоторых пор Наталью смущало отношение Павла к её посетителям. Она полагала, что с ними не следует прерывать знакомства; среди их есть хорошие, весёлые люди. Иногда Павел ей казался не только букой, но и человеконенавистником. Она думала, что было бы очень трудно жить, если б он был постоянно рядом. У ней были вкусы, у него - другие, очень странные, чтоб не сказать - смешные. Но за всем этим - он был хороший, чистый, честный человек, любивший её, чем она гордилась, признававший в ней равную, что ей очень льстило. Он говорил с ней обо всём, что было на душе, и она могла говорить с ним так же, а это имело большую цену. Последнее время она часто думала о том, как бы это устроить, чтоб, не теряя его, возможно долее жить так, как жилось до знакомства с ним. Для неё эта жизнь, хотя и грязненькая, но весёлая, имела свою прелесть. Всё, что она получила бы от неё хорошего, она скушала бы сама, а всё дурное разделила бы пополам с ним. И она надеялась, что со временем ей удастся приручить его до такой степени. Его фантазии о женитьбе она очень любила слушать; слушая, мечтательно закрывала глаза, улыбалась и рисовала себе разные картины семейной жизни, картины весёлые, живые, увлекавшие её. Но она была настолько умна, чтоб понимать, что действительность не оправдала бы его фантазии. Она была твёрдо уверена в том, что у него скоро пройдёт это бешенство любви, которое она понимала по-своему, не очень лестно для него, а когда оно пройдёт, на неё посыплются укоры, побои и т.п. Да и жить до самой смерти всё с одним и тем же человеком в одной комнате, дни и ночи - всё с одним, - это, должно быть, невероятно скучно! А иногда ей казалось, что она могла бы жить с ним хорошо и долго, но что ему это не нужно, что она не стоит его и не согласится выйти за него замуж, как бы он ни просил её об этом, из жалости к нему, такому хорошему и дорогому ей. Она желает ему счастья, и пусть её жизнь пойдёт так, как шла до этой поры.