Юлия Жадовская - В стороне от большого света

— Мне было не легче вашего.

— И вы узнали меня?

— Я еще в коридоре узнала вас.

— А я-то, я-то! преспокойно пил чай, когда вы были тут, за стеной… Ну как вы? вы теперь у Татьяны Петровны; вижу по черному платью, что у вас не все благополучно.

— Да, тетушки уж нет на свете.

— Хорошо ли вам у Татьяны Петровны?

— Покуда ничего…

— Целых пять лет прошло после разлуки с вами! из девушки-ребенка вы сделались девушкой взрослою. Теперь, когда всматриваюсь, нахожу, что вы мало изменились наружно, хотя и пременили прическу; лицо все то же, те же глаза, та же улыбка… Боже мой! Боже мой!

— Вспоминали ли вы иногда обо мне?

— Вы спрашиваете! уж верно больше, чем вы… Я уже не был ребенком, когда узнал вас и… чувство мое было определеннее, глубже. Ну, как же вы провели эти пять лет? много нового случилось с вами в это время?

— Да, много нового, грустного…

— И радостного?.. Не правда ли?

— Пожалуй, и радостного, если считать немногие отрадные минуты…

— Немногие, почему же немногие?.. Так неужели вы не совсем забыли меня? — спросил он меня.

— Я всегда с отрадой вспоминала о вас, даже и тогда…

— Даже и когда? — живо спросил он.

— Даже и тогда, когда любила другого… Он вздрогнул.

— Любили! разве это уже в прошедшем? значит, вы не долго были счастливы? Ну а он, много любил вас? он должен был любить вас, не правда ли?

Вся оскорбленная любовь моя к Данарову вспомнилась мне, и сдавило сердце тяжелым чувством… Волнение, принуждение, выдержанные мной в продолжение почти целого вечера, утомительно подействовали на мои нервы: я неожиданно горько заплакала.

— Ах, — сказал он с каким-то особенным, печальным выражением, — это была уже не шутка!

— Что вы хотите этим сказать? — спросила я вспыльчиво, — что же было шуткой? неужели я способна шутить самыми лучшими чувствами?

— Да, это вы! точно вы, я узнаю вас… Виноват, если я ошибся! И как рад быть виноватым!

— Прекрасно! — сказала Танечка, подкравшись к нам при последних словах, — прекрасно! И вам не грех, не совестно! Павел Иваныч! неужели вы не знаете еще меня? мучиться, скрывать и не сказать мне! вы давно знакомы, любите друг друга, а я вас стесняла, я не могла доставить вам до сих пор случая поговорить свободно! Бог с вами! вы не знаете, что он для меня делает, — обратилась она ко мне, — без него я не переписывалась бы с моим Виктором; он пишет мне на его имя, и Павел Иваныч, такой добрый, согласился доставлять мне это блаженство! и после этого… Как вам не стыдно… Бог с вами! Бог с вами! Как у вас достало терпения! я бы с ума сошла на вашем месте. Влюблен, встретился нечаянно после долгой разлуки — и молчит!

— Татьяна Алексеевна! вы говорите все, что придет вам в голову, я такой же истинный друг Евгении Александровне, как и вам.

— Неправда, я слышала, что она сейчас говорила. Ведь неправда? — спросила она меня.

Я молчала. Танечка неожиданно поставила нас обоих в неловкое положение.

— Видите? что? она не отвечает.

— Не на всякий вопрос можно отвечать, — сказал он.

— Нечего вам вывертываться… То-то вы давеча вспыхнули, когда услышали ее имя! то-то и она отошла в угол, как вы входили, и после была так печальна и рассеянна! ништо вам! сами себя наказали!

— Господа! пора домой! — закричала нам из окна Анфиса Павловна.

— Прощайте, Евгения Александровна! — сказал Павел Иваныч, — тяжело и горько мне думать, что не дальше как завтра, мы разойдемся опять в разные стороны. Бог знает, когда опять встретимся!

Молча возвратились мы все трое в дом и вскоре разошлись.

На другой день, когда мы только что встали и собирались идти к обедне, Анна доложила Татьяне Петровне, что кучеру нужно видеть ее.

— Что такое? не лошадь ли захворала? — тревожно спросила Татьяна Петровна. Позови его сюда.

Кучер объявил, что карета требует починки.

— Как же ты вчера не сказал? чего же ты ждал целый вечер?

— Да вчера кузнеца-то не было дома-с.

— Скоро ли же он починит?

— Да завтра к утру будет готова-с; оно, пожалуй, и сегодня к вечеру, да ведь к ночи-то, я думаю, не поедете.

— Отчего же не ехать? — теперь ночи светлые.

— Как угодно-с. К ночи будет готова.

— Да что с каретой сделалось?

— Винты ослабли-с, да на правом колесе шина надтреснула.

— Это все оттого, что ты ездишь неосторожно. Вчера резкие толчки давал. Мчится себе, дурак, по гладкой ли, по — дурной ли дороге — все равно.

— Помилуйте, сударыня, экипаж-то ведь стар уж больно.

— Сам ты стар да глуп, как я посмотрю.

— Да уж не молоденький-с, — отвечал кучер лаконически, погладив свою полуседую бороду.

— Ступай, да скорей отвези карету к кузнецу.

— Слушаю-с.

— Какая неприятность, Анфиса! Ведь раньше вечера не уедем. Я хотела сейчас же после обдени и ехать.

После обедни, за которой были и Душины, мы всей компанией возвращались из церкви в гостиницу. Ясное утро дышало всеми ароматами трав, берез и тополей; Павел Иванович шел рядом с Танечкой и о чем-то тихо разговаривал; на лице его по временам вспыхивал легкий румянец; утренний ветерок раздувал его шелковистые волосы; чистый тонкий профиль рисовался на белом фоне каменной стены монастыря, возле которой мы проходили. В эту минуту он показался мне похожим на один из тех задумчивых образов, которые так умел рисовать Шиллер. Какой резкий контраст составляло с ним живое, страстное, смуглое лицо Танечки!

Странное дело! я сознавала, что во мне ожила прежняя глубокая нежность к этому человеку; но в этом чувстве было столько безмятежности, светлой тишины и прелести, что оно было в моем сердце как бы только отражением личности того, кто возбуждал его. Оно, так же как он, походило на ясное, тихое весеннее утро. Я знала, что он ни при каких обстоятельствах не способен был возмутить мою душу никакою резкою выходкой, что весь он был доброта, кротость и терпение. Напрасно искала я в нежных чертах лица его следы борьбы, труда и той сильной воли, подвинувшей его выбиться из ничтожного круга, в который поместила его судьба, той воли, которая из бедного семинариста, выключенного из философии, без средств и состояния, сделала кандидата московского университета и вывела на широкую дорогу науки и образования. Деятельность души его не проявлялась ни в каких энергических порывах; она работала втайне, как те невидимые силы природы, которые вызывают из земли богатую растительность, распускают почки на деревьях, наполняют воздух благоуханием цветов…

После обеда Танечка устроила прогулку в поле. Старушки соединились в одном нумере и отпустили нас с легкими замечаниями о жаре и об усталости.

— Вот молодость-то! — сказала Лукерья Андреевна, — нам бы с тобой, Татьяна Петровна, теперь отправиться гулять за монастырь, да мы бы на десяти шагах сели…