Максим Горький - Мать

- Ну, теперь у меня голова не такая пустая, как была. А ты, Егор Иванович, все хвораешь…

- Каждый делает, что может! - ответил Егор, влажно кашляя. - Продолжай!

- Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам все думаю - как же, куда я теперь? Даже рассердился на себя. И очень есть захотелось! Вышел на улицу, хожу, досадно мне… Вижу - полицейские присматриваются ко всем. Ну, думаю, с моей рожей скоро попаду на суд божий!.. Вдруг Ниловна навстречу бежит, я посторонился да за ней, - вот и все!

- А я тебя и не заметила! - виновато молвила мать. Она рассматривала Весовщикова, и ей казалось, что он как будто легче стал.

- Верно, товарищи беспокоятся… - почесывая голову, сказал Николай.

- А начальства тебе не жалко? Оно ведь тоже беспокоится! - заметил Егор. Он открыл рот и начал так двигать губами, точно жевал воздух. - Однако шутки прочь! Надо тебя прятать, что нелегко, хотя и приятно. Если бы я мог встать… - Он задохнулся, бросил руки к себе на грудь и слабыми движениями стал растирать ее.

- Сильно ты расхворался, Егор Иванович! - сказал Николай и опустил голову. Мать вздохнула, тревожно обвела глазами маленькую. тесную комнату.

- Это мое личное дело! - ответил Егор. - Вы, мамаша, спрашивайте о Павле, нечего притворяться! Весовщиков широко улыбнулся.

- Павел ничего! Здоров. Он вроде старосты у нас там. С начальством разговаривает и вообще - командует. Его уважают…

Власова кивала головой, слушая рассказы Весовщикова, и искоса смотрела на отекшее, синеватое лицо Егора. Неподвижно застывшее, лишенное выражения, оно казалось странно плоским, и только глаза па нем сверкали живо и весело.

- Дали бы мне поесть, - ей-богу, очень хочется! - неожиданно воскликнул Николай.

- Мамаша, на полке лежит хлеб, потом пойдите в коридор, налево вторая дверь - постукайте в нее. Откроет женщина, так вы скажите ей, пусть идет сюда и захватит с собой все, что имеет съедобного.

- Куда же - все? - запротестовал Николай.

- Не волнуйся - это немного…

Мать вышла, постучала в дверь и, прислушиваясь к тишине за нею, с печалью подумала о Егоре:

«Умирает…»

- Кто это? - спросили за дверью.

- От Егора Ивановича! - негромко ответила мать. - Просит вас к себе…

- Сейчас приду! - не открывая, ответили ей. Она подождала немного и снова постучалась. Тогда дверь быстро отворилась, и в коридор вышла высокая женщина в очках. Торопливо оправляя смятый рукав кофточки, она сурово спросила мать:

- Вам что угодно?

- Я от Егора Ивановича…

- Ага! Идемте. О, да я же знаю вас! - тихо воскликнула женщина. - Здравствуйте! Темно здесь…

Власова взглянула на нее и вспомнила, что она бывала изредка у Николая.

«Все свои!» - мелькнуло у нее в голове.

Наступая на Власову, женщина заставила ее идти вперед, а сама, идя сзади, спрашивала:

- Ему плохо?

- Да, лежит. Просил вас принести покушать…

- Ну, это лишнее…

Когда они входили к Егору, их встретил его хрип:

- Направляюсь к праотцам, друг мой. Людмила Васильевна, сей муж ушел из тюрьмы без разрешения начальства, дерзкий! Прежде всего накормите его, потом спрячьте куда-нибудь.

Женщина кивнула головой и, внимательно глядя в лицо больного, строго сказала:

- Вы, Егор, должны были послать за мной тотчас же, как только к вам пришли! И вы дважды, я вижу, не принимали лекарство - что за небрежность? Товарищ, идите ко мне! Сейчас сюда явятся из больницы за Егором.

- Все-таки в больницу меня? - спросил Егор.

- Да. Я буду там с вами.

- И там? О господи!

- Не дурите…

Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны, лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее лицо не нравилось матери - оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.

- Мы уйдем! - продолжала она. - Я скоро ворочусь! Вы дайте Егору столовую ложку вот этого. Не позволяйте ему говорить…

И она ушла, уводя с собой Николая.

- Чудесная женщина! - сказал Егор, вздохнув. - Великолепная женщина… Вас, мамаша, надо бы к ней пристроить, - она устает очень…

- А ты не говори! На-ко, выпей лучше!.. - мягко попросила мать.

Он проглотил лекарство и продолжал, прищурив глаз:

- Все равно я умру, если и буду молчать…

Другим глазом он смотрел в лицо матери, губы его медленно раздвигались в улыбку. Мать наклонила голову, острое чувство жалости вызывало у нее слезы.

- Ничего, это естественно… Удовольствие жить влечет за собой обязанность умереть…

Мать положила руку на голову его и снова тихо сказала:

- Помолчи, а?..

Он закрыл глаза, как бы прислушиваясь к хрипам в груди своей, и упрямо продолжал:

- Бессмысленно молчать, мамаша! Что я выиграю молчанием? Несколько лишних секунд агонии, а проиграю удовольствие поболтать с хорошим человеком. Я думаю, что на том свете нет таких хороших людей, как на этом…

Мать беспокойно перебила его речь:

- Вот придет она, барыня-то, и будет ругать меня за то, что ты говоришь…

- Она не барыня, а - революционерка, товарищ, чудесная душа. Ругать вас, мамаша, она непременно будет. Всех ругает, всегда…

И медленно, с усилием двигая губами, Егор стал рассказывать историю жизни своей соседки. Глаза его улыбались, мать видела, что он нарочно поддразнивает ее и, глядя на его лицо, подернутое влажной синевой, тревожно думала:

«Умрет…»

Вошла Людмила и, тщательно закрывая за собой дверь, заговорила, обращаясь к Власовой:

- Вашему знакомому необходимо переодеться и возможно скорее уйти от меня, так вы, Пелагея Ниловна, сейчас же идите, достаньте платье для него и принесите все сюда. Жаль - нет Софьи, это ее специальность - прятать людей.

- Она завтра приедет! - заметила Власова, накидывая платок на плечи.

Каждый раз, когда ей давали какое-нибудь поручение, ее крепко охватывало желание исполнить это дело быстро и хорошо, и она уже не могла думать ни о чем, кроме своей задачи, И теперь, озабоченно опустив брови, деловито спрашивала:

- Как одеть его думаете вы?

- Все равно! Он пойдет ночью…

- Ночью хуже - людей меньше на улицах, следят больше, а он не очень ловкий…

Егор хрипло засмеялся.

- А можно в больницу к тебе прийти? - спросила мать.

Он, кашляя, кивнул головой. Людмила заглянула в лицо матери темными глазами и предложила:

- Хотите дежурить у него в очередь со мной? Да? Хорошо! А теперь - идите скорее. Ласково, но властно взяв мать под руку, она вывела ее за дверь и там тихо сказала:

- Не обижайтесь, что я выпроваживаю вас! Но ему вредно говорить… А у меня есть надежда…

Она сжала руки, пальцы ее хрустнули, а веки утомленно опустились на глаза…