Петр Боборыкин - Долго ли?

— Ваших соображений, — заговорил он, уперев свои белые глаза в шапку Луки Ивановича, — я принять на свой счет не могу. Если у нас и не было сразу такого условия, то я все-таки остаюсь при моем мнении. Тогда только я буду уверен, что издание выйдет в надлежащий срок.

— Такой поденщины я на себя взять не могу! — отрезал Лука Иванович и запахнулся, как бы с намерением продолжать путь.

— Следовательно, вы отказываетесь от работы? — уже тоном директора департамента спросил генерал.

— От такой, какую вам пришла фантазия выдумывать, — отказываюсь.

— Позвольте, однако ж, господин Присыпкин.

— На это я, господин Крафт, имею, кажется, право; листы до конца отдела я вам доставлю, а там не угодно ли вам поручить работу кому-нибудь другому.

Двойной подбородок генерала вздрогнул; видно было, что он не ожидал такого резкого оборота. Выражение лица Луки Ивановича должно было казаться ему если не дерзким, то очень пренебрежительным.

— Да я совсем не желаю вас лишать работы, — брезгливо выговорил генерал.

— Пожалуйста, не великодушничайте, — рассмеялся Лука Иванович: — я постараюсь не умереть без ваших заказов. Засим имею честь кланяться вашему превосходительству.

И, не дожидаясь ответа, он приподнял шапку и стал переходить Невский.

В несколько возбужденном состоянии шел Лука Иванович минут пять. Но он нисколько не чувствовал себя неприятно-раздраженным: напротив, ему стало весело, еще веселее, чем в начале прогулки. К такому разговору с генералом он вовсе не готовился, но разговор сам собою вышел далеко не сладкий и кончился резким отказом.

"Однако что же это я?" — вдруг подумал Лука Иванович; но этот вопрос задал прежний «поденщик», а не теперешний "кандидат на прочное место". Когда нервы немножко поулеглись, Лука Иванович не мог не сознаться, что он погорячился, и даже на совершенно небывалый манер. Можно было ведь и отказаться, да иначе. А, по правде сказать, даже "рациональное требование" генерала не представляло особенных трудностей. Теперь же — разрыв и потеря верной работы.

Отчего же так это вышло?

Генерал Крафт был еще подполковником, когда Лука Иванович "получил от него работу". С той самой поры этот военный не переставал возбуждать в Луке Ивановиче раздражающее чувство: оно-то и сказалось в выходке у милютинских лавок. Не зависть, не личное зложелательство говорили в нем. Подполковник Крафт был для него скорее собирательным типом. Его положение представлялось Луке Ивановичу, как яркая противоположность того, на что обречен он сам и ему подобные.

— Вот подите, батюшка, — говаривал он не раз приятелю своему Проскудину, — возьмите вы меня, литератора Присыпкина, с одной стороны, а с другой — подполковника Крафта. Какой бы я там ни был, хоть лыком шитый, да все-таки не плоше же считаю себя этого самого подполковника Крафта, а минутами и куда выше его себя ставлю. Что же выходит? Он — особа, а я — раб. Он занимает казенное место по литературной же части, жалованья пять тысяч рублей, квартира такая, что можно целый штаб поместить, пара вяток у него, в клубе играет по большой, да этого еще мало: для собственного удовольствия изволит издавать книжки, и всегда при деньгах! А ты тут прозябаешь, как злосчастный злак, и во всем перед ним пасуешь, постоянно чувствуешь его превосходство, особливо когда просишь денег вперед, а просишь их аккуратно два раза в месяц.

Прошло два года. Подполковника Крафта произвели в полковники, а потом и в генералы. Лука Иванович продолжал работать "на него" и все так же сознавать приниженность своего звания…

. . . .

Бодрость не покидала кандидата на прочное место во все время его прогулки, а скорее возрастала.

"Экая важность! — поощрял он себя внутренне. — Чем скорее стряхнуть с себя это презренное рабство, тем лучше: меньше будет прицепок!"

Словом, настроение его было так взвинчено, что он даже не заметил, как прошло время до второго часа. Почтовая карта, за подписью девицы Гущевой, звала его в сторону Сергиевской. Он вовсе не давал воли своему воображению, не раздражал его образом той, кого он может там найти. Он шел точно к добрым старым знакомым: так просто он себя чувствовал, а вместе с тем эта квартира в Сергиевской открывала собою какую-то новую полосу жизни: сегодня, после вчерашней сцены с Аннушкой, еще сильнее, чем в первый раз.

Когда Лука Иванович взялся за звонок у квартиры г-жи Патера, он сейчас же вспомнил наружность горничной, отворявшей ему в первый раз. Он готов был ей улыбнуться и действительно улыбнулся, когда и на этот раз она же ему отворила.

— Дома, пожалуйте, — первая выговорила горничная, даже не дожидаясь того, что ей скажет Лука Иванович.

В салоне, уже знакомом ему, не оказалось никого. Лука Иванович обернулся и хотел было сесть, пока горничная доложит. Но вдруг он вспомнил фразу: "вас ждут и даже очень", — что заставило его остановиться посредине комнаты. В правом углу была дверь, полузавешенная портьерой. Оттуда донесся вдруг легкий шум, как будто кто-то разрезывал книгу.

— Это ты, Елена? — спросил женский голос. — Кто это звонил?

Лука Иванович почувствовал в себе такую смелость, что пошел прямо к двери.

— Это — я! — выговорил он, остановившись в самой портьере.

На кушетке, налево от двери, почти прилегла "обладательница квартиры", с толстой книжкой в красной обертке. На ней была шелковая безрукавка и тюлевая косынка на голове.

Она быстро поднялась, выпрямилась и даже как будто покраснела немного.

— Ах, это вы! Как это приятно! И так неожиданно!

На эти три восклицания Лука Иванович ответил широкой улыбкой и движением левой руки вбок.

— Садитесь, садитесь. Вот сюда! — и она указала на табурет около себя.

— Вы, конечно, к вашему собрату по литературе? — продолжала она, ласково оглядывая гостя.

— А ваша кузина дома? — уклончиво спросил Лука Иванович.

— Вероятно, дома, разве вы не спросили? Я бы не осмелилась принять вас одна.

И она немножко откинулась на спинку кушетки.

— Вы, право… слишком уж невеликодушны! — выговорил Лука Иванович, продолжая улыбаться глазами.

— Это почему?

— Да как же? сейчас меня сочинительством попрекать изволите.

— Ах, нет!

Лицо ее стало вдруг гораздо серьезнее, и глаза ушли куда-то вдаль. Лука Иванович заметил это.

— Полноте, не говорите со мной таким тоном: я сбиралась даже сама написать вам и просить как-нибудь прийти ко мне запросто вечером. Я и Елене говорила об этом, да не знаю, передавала ли она вам…

И она несколько исподлобья взглянула на него. На этот раз Лука Иванович положительно смутился.

— Только вы, пожалуйста, не подумайте, что я с вами сейчас же буду говорить о литературе или о ваших сочинениях… у меня настолько достанет вкуса или такта, как хотите. Но видите, во всем этом Елена виновата: она мне много о вас говорила, и я увидела в вас именно такого человека… какой мне нужен… я не знаю, как иначе выразиться.