Михаил Волконский - Воля судьбы

— Да, — подтвердили у стола, — вы знаете, на днях он прямо сказал Дашковой, что лучше ей держать сторону своей сестры.

— Хуже этого: вот дословно его обращение к Дашковой, — это при мне было, — и говоривший это встал и постарался передать слышанные им слова с тою же интонацией, с какой они были сказаны Петром Третьим: "Будьте к н_а_м, — сказал он, — немножко повнимательнее. Ваши интересы требуют, чтобы вы изучили мысли своей сестры и старались снискать е е покровительство".

— Ее покровительство! — послышалось кругом. — Это ужасно, просто ужасно!..

— А вы знаете подробности об обеде в честь мира с Пруссией? — заговорил еще кто-то.

Орлов повернулся на подоконнике и стал угрюмо смотреть в окно. В руках он нервно вертел палку, которою подпирали раму, когда она бывала поднята.

— Когда пили за здоровье императорской фамилии, — продолжал начавший рассказ, — то после тоста Петр велел стоявшему за креслами Гудовичу спросить императрицу, отчего она не встала при тосте. Должен же он был знать, однако, что государыне вставать и не приличествовало, раз она принадлежит сама к императорской фамилии… или о_н не считает, что она принадлежит к последней? Но когда Гудович передал ответ императрицы, которая объяснила, что не встала согласно этикету, то о_н крикнул ей через весь стол: "Дура".

Палка крякнула в руках Орлова и сломалась пополам. Он не мог слышать равнодушно рассказ об эпизоде, который был известен ему уже ранее во всех подробностях. Но в числе присутствующих были и такие, между прочим Артемий, которые еще ничего не слышали.

— Да что ж это? — заговорили опять все сразу. — Когда же это кончится?… Дольше не может же это продолжаться!.. Ведь она наконец не вынесет всего этого… это в гроб уложит ее… или в монастырь сошлют… Нужно решиться наконец… нужно действовать… что же мы сидим, разговариваем?

— Нужно действовать, граф, — решительно поднимая голову и отбрасывая в сторону куски сломанной палки, обратился Орлов к Сен-Жермену, до сих пор хранившему свое молчаливое спокойствие.

За Орловым и остальные обратились к нему:

— Да, граф, нужно действовать, нужно начать, пора.

Всеобщее возбуждение росло.

Сен-Жермен, один оставшийся по-прежнему спокойным, провел рукою по лицу и твердо произнес:

— Нет, не пора еще: вы все еще слишком готовы разгорячиться.

— Да что мы! — снова послышались голоса, — о нас нечего говорить, теперь не о нас речь…

— Да, но от вас зависит успех дела. Малейшая неосторожность, малейшая горячность погубит его.

— Зачем губить, — громче остальных проговорил Орлов, — но нужно вспомнить только, каково ей!.. ей-то каково!.. И горы, кажется, двинутся ей на помощь, должны двинуться по крайней мере…

— О, не слишком, не слишком! — движением руки остановил совсем разгорячившегося было Орлова Сен-Жермен. — Вот видите — вы забыли главное.

— Что главное? — переспросил Орлов.

— То, что, чем хуже ей теперь, тем лучше… Ничего в жизни не бывает случайно: случай — это неожиданность; но то, чего не ожидает не знающий, предвидит мудрый.

Сен-Жермен заговорил своим тем особенно музыкальным голосом, слушать который так любил Артемий и в звуках которого он с радостью узнал енова знакомую ему интонацию, так и льющуюся в душу, умиротворяющую и успокаивающую.

И вдруг под влиянием этого голоса стихло все кругом.

— Все, что происходит, как все, что имеет форму, вытекает из течения или равновесия известных сил, — продолжал граф, — и эти силы можно выразить просто цифрами, а посредством последних рассчитать, что должно случиться… Всякая резкость уравновешивается равной с нею реакцией; смех влечет за собою слезы и, наоборот, слезы сменяются радостью, а унижение — возвышением. Бойтесь, когда вам весело, и предчувствуйте радость, когда вы плачете!.. Так, сегодня Навуходоносор объявляет себя равным Богу, а завтра преобразуется в бессмысленное животное… Сегодня торжествующий Александр Великий входит победителем в Вавилон и на алтарях ему зажигается ладан, но наступит завтра — и он умрет, упоенный вином и униженный своим невоздержанием… Будущность заключена в прошедшем и прошедшее — в будущем. Когда человек предвидит — он только вспоминает!.. Но вы знаете, что человек своею волею может изменить цепь причин, вызывающих события, и поступайте сообразно этому. Наше дело должно иметь исход благоприятный, как вывод из всего, что происходит теперь, но вы должны действовать не как слепцы, пробирающиеся ощупью, но как люди, обладающие светлым и ясным зрением. Когда слепец захочет сделать хорошо — у него в большинстве случаев выйдет дурно. Дыхание невежды может быть смертельно, дыхание мудрого — желательно!.. Когда страдает незнающий, — он заставляет страдать других, но мы… мы знаем, что это страдание принесет великие плоды. — Сен-Жермен поднялся со своего места. Глаза его блеснули особенным блеском, он поднял голову. — Помните, — заговорил он опять, — что не долго то время, когда вы будете сильными мира сего: вас ждут возвышение, почести, награды, на вас посыплются милости вашей новой, любимой, прекрасной и мудрой императрицы Екатерины. Но не забывайте прожитого вами до сих пор времени — времени, когда вы были неизвестными, маленькими людьми; тогда к вам придут за вашей помощью другие маленькие люди, голодные будут просить накормить их и холодные — согреть их; не оттолкните от себя этих людей! Христос отдал Свое тело и напоил землю Своею кровью. Стремитесь к нему, старайтесь делать доброе во имя Его, и тогда счастье не оставит вас. Ну, а теперь к делу — будьте готовы по первому же призыву действовать. Время окончания нашего дела близится и наступит, может быть, скорее, чем вы думаете. А пока я каждому из вас отдельно скажу, что нужно предпринять теперь.

После этих слов графа разговор принял уже вполне характер делового совещания.

Не прошло недели с тех пор, как Торичиоли был у стариков Эйзенбахов, чтобы передать им рассказ Артемия, как он снова явился к ним, будто для того, чтобы проведать.

На дворе стоял жаркий солнечный день, вполне летний. Войдя в гостиную Эйзенбахов, Торичиоли не мог не заметить теперь отсутствия в ней того изящества чистоты, которым всегда отличалось жилище барона. До сих пор все блестело в этой гостиной, далеко не роскошной, но сохранившей еще несколько дорогих вещей, как остаток прежнего величия барона: пред диваном стоял стол карельской березы, с потолка спускалась медная люстра с стеклянными подставками, в простенке висело большое зеркало, составленное из трех квадратов; все это были вещи хорошие и дорогие. Но теперь зеркал потускнело от легкого слоя пыли, севшего на него, стол был сдвинут, на одном из окон была забыта опущенной штора с разрисованным на ней рыцарем, похожим на пастуха, или пастухом, похожим на рыцаря. Вообще по этой изменившейся обстановке сразу было видно, что хозяйские руки баронессы Луизы опустились.