Максим Горький - Страсти-мордасти

Его мать слезла с печи, намочила под рукомойником полотенце и, подойдя к Леньке, взяла его левую руку.

- Убег, стой,- убег! - закричал он и весь, всем телом, завертелся в ящике, разбрасывая пахучее тряпье под собой, обнажая синие неподвижные ноги. Женщина засмеялась, шевыряясь в тряпках, и тоже кричала:

- Лови его!

А поймав жука, положила его на ладонь своей руки, осмотрела бойкими глазами василькового цвета и сказала мне тоном старой знакомой:

- Эдаких - много!

- Не задави,- строго предупредил ее сын.- Она, раз, пьяная села на зверильницу-то мою, так столько подавила!

- А ты забудь про то, утешеньице мое.

- Уж я хоронил-хоронил...

- Я же тебе сама и наловила их после.

- Наловила! Те были - ученые, которых задавила ты, дурочка из переулочка! Я их, которые издохнут, в подпечке хороню, выползу и хороню, там у меня кладбище... Знаешь, был у меня паук, Минка, совсем как мамкин любовник один, прежний, который в тюрьме, толстенький, веселый...

- Ах ты, утешеньишко мое милое,- сказала женщина, поглаживая кудри сына темной маленькой рукою с тупыми пальцами. Потом, толкнув меня локтем, спросила, улыбаясь глазами:

- Хорош сынок? Глазки-то, а?

- Ты возьми один глаз, а ноги - отдай,- предложил Ленька, ухмыляясь и разглядывая жука.- Какой... железный! Толстый. Мам, он - на монаха похожий, на того, которому ты лестницу вязала,- помнишь?

- Ну как же!

И, посмеиваясь, она стала рассказывать мне:

- Это, видишь, ввалился однова к нам монашище, большущий такой, да и спрашивает: "Можешь ты, паклюжница, связать мне лестницу из веревок?" А я сроду не слыхала про такие лестницы. "Нет, говорю, не смогу я!" - "Так я, говорит, тебя научу". Распахнул рясу-то, а у него все брюхо веревкой нетолстой окручено,- длинная веревища да крепкая! Научил. Вяжу я, вяжу, а сама думаю: "На что это ему? Не церкву ли ограбить собрался?"

Она засмеялась, обняв сына за плечи и все поглаживая его.

- Ой, затейники! Пришел он в срок, я и говорю: "Скажи, ежели это тебе для воровства, так я не согласна!" А он смеется хитровато таково: "Нет, говорит, это - через стену перелезать, у нас стена большая, высокая, а мы люди грешные, а грех-от за стеной живет,- поняла ли?" Ну, я поняла: это ему, чтобы по ночам к бабам лазить. Хохотали мы с ним, хохотали...

- Уж ты у меня хохотать любишь,- сказал мальчик тоном старшего.- А вот самовар бы поставила...

- Так сахару же нету у нас.

- Купи поди...

- Да и денег нету.

- Уй, ты, пропивашка! У него возьми вот...

Он обратился ко мне:

- У тебя есть деньги?

Я дал женщине денег, она живо вскочила на ноги, сняла с печи маленький самовар, измятый, чумазый и скрылась за дверью, напевая в нос.

- Мамка! - крикнул сын вслед ей.- Вымой окошко, ничего не видать мне! - Ловкая бабенка, я тебе скажу! - продолжал он, аккуратно расставляя по полочкам коробки с насекомыми,- полочки, из картона, были привешены на бечевках ко гвоздям, вбитым между кирпичами в пазы сырой стены.Работница... как начнет паклю щипать,- хоть задохнись, такую пылищу пустит! Я кричу: "Мамка, да вынеси ты меня на двор, задохнусь я тут!" А она: "Потерпи, говорит, а то мне без тебя скучно будет". Любит она меня, да и всё! Щиплет и поет, песен она знает тыщу!

Оживленный, красиво сверкая дивными глазами, приподняв густые брови, он запел хриплым альтовым голосом:

Вот Орина на перине лежит...

Послушав немножко, я сказал:

- Очень похабная песня.

- Они все такие,- уверенно объяснил Ленька и вдруг встрепенулся.- Чу, музыка пришла! Ну-ко, скорее, подними-ко меня...

Я поднял его легкие косточки, заключенные в мешок серой, тонкой кожи, он жадно сунул голову в открытое окно и замер, а его сухие ноги бессильно покачивались, шаркая по стене. На дворе раздраженно визжала шарманка, выбрасывая лохмотья какой-то мелодии, радостно кричал басовитый ребенок, подвывала собака,- Ленька слушал эту музыку и тихонько сквозь зубы ныл, прилаживаясь к ней.

Пыль в подвале осела, стало светлее. Над постелью его матери висели рублевые часы, по серой стене, прихрамывая, ползал маятник величиною с медный пятак. Посуда на шестке стояла немытой, на всем лежал толстый слой пыли, особенно много было ее в углах на паутине, висевшей грязными тряпками Ленькино жилище напоминало мусорную яму, и превосходные уродства нищеты, безжалостно оскорбляя, лезли в глаза с каждого аршина этой ямы.

Мрачно загудел самовар, шарманка, точно испугавшись его, вдруг замолчала, чей-то хриплый голос прорычал:

- Р-рвань!

- Сними,- сказал Ленька, вздыхая,- прогнали... Я посадил его в ящик, а он, морщась и потирая грудь руками, осторожно покашлял:

- Болит грудишка у меня, долго дышать настоящим воздухом нехорошо мне. Слушай,- ты чертей видал?

- Нет.

- И я тоже. Я, ночью, всё в подпечек гляжу - не покажутся ли? Не показываются. Ведь черти на кладбищах водятся, верно?

- А на что тебе их?

- Интересно. Вдруг один чёрт - добрый? Водовозова Катька видела чёртика в погребе,- испугалась. А я страшного не боюсь.

Закутав ноги тряпьем, он продолжал бойко:

- Я люблю даже - страшные сны люблю, вот. Раз видел дерево, так оно вверх корнями росло,- листья-то по земле, а корни в небо вытянулись. Так я даже вспотел весь и проснулся со страху. А то - мамку видел: лежит голая, а собака живот выедает ей, выкусит кусочек и выплюнет, выкусит и выплюнет. А то - дом наш вдруг встряхнулся да и поехал по улице, едет и дверями хлопает и окнами, а за ним чиновницына кошка бежит...

Он зябко повел остренькими плечиками, взял конфекту, развернул цветную бумажку и, аккуратно расправив ее, положил на подоконник.

- Я из этих бумажек наделаю разного, чего-нибудь хорошего. А то Катьке подарю. Она тоже любит хорошее: стеклышки, черепочки, бумажки и всё. А - слушай-ка: если таракана всё кормить да кормить, так он вырастет с лошадь?

Было ясно, что он верит в это; я ответил:

- Если хорошо кормить - вырастет!

- Ну да! - радостно вскричал он.- А мамка, дурочка, смеется!

И он прибавил зазорное слово, оскорбительное для женщины.

- Глупая она! Кошку так уж совсем скоро можно раскормить до лошади верно?

- А что ж? Можно!

- Эх, корму нет у меня! Вот бы ловко!

Он даже затрясся весь от напряжения, крепко прижав рукой грудь.

- Мухи бы летали по собаке величиной! А на тараканах можно бы кирпич возить,- если он - с лошадь, так он сильный! Верно?

- Только вот усы у них...

- Усы не помешают, они - как вожжи будут, усы! Или - паук ползет агромадный, как - кто? Паук - не боле котенка, а то - страшно! Нет у меня ног, а то бы! Я бы работал бы и всю свою зверильницу раскормил. Торговал бы, после купил бы мамке дом в чистом поле. Ты в чистом поле бывал?

- Бывал, как же!

- Расскажи, какое оно, а?

Я начал рассказывать ему о полях, лугах, он слушал внимательно, не перебивая, ресницы его опускались на глаза, а ротишко открывался медленно, как будто мальчик засыпал. Видя это, я стал говорить тише, но явилась мать с кипящим самоваром в руках, под мышкой у нее торчал бумажный мешок, из-за пазухи - бутылка водки.