Максим Горький - Тимка

Обупокоенiи

новопреставлиннаго раба Семенна,

- Смотри-ко,- сказал я дьякону.

Он взял книжку в руки, приблизил к лицу, прочитал запись вслух и бросил книжку на стол.

- Обыкновенное поминанье...

- Его тоже Семеном зовут.

- Ну, так что? - спросил дьякон и вдруг посерел, вздрогнул, говоря:

- Стой - новопреставленного? Ново... Он выбежал в сени, на что-то наткнулся там, загремел и дико зарычал:

- У-у...

Потом в двери явилось его туловище,- он, сидя на полу, протягивал руку куда-то в сторону, пытался выговорить какое-то слово и - не мог, дико выкатывая обезумевшие глаза.

Я, испуганный, выглянул за дверь,- в темном углу сеней, около кадки с водою, стоял Кешин, склонив голову на левое плечо, и, высунув язык, дразнился. Его китайские усы опускались неровно, один торчал выше другого, и черное лицо его иронически улыбалось. Несколько секунд я присматривался к нему, догадываясь, что он повесился, но не желая убедиться в этом. Потом меня вышибло из сеней, точно пробку из бутылки, за мною вылез дьякон, сел на ступенях крыльца и жалобно забормотал:

- Вот,- а я на Хлебникова подумал... ах, господи!

По двору бегали бабы, на огороде кто-то выл.

- Скорей!

Шел Хлебников, держа в руке грязную галошу, и пророчески, громко говорил:

- Живущие беззаконно так же и умрут!

- Да будет тебе, Иван Лукич! - заорал дьякон.- Кешин-то повесился...

Какая-то баба охнула, и стало тихо. Хлебников остановился среди двора, уронил галошу, потом подошел к дьякону и строго сказал:

- А ты, зверь, меня оклеветал вслух, при всех! Меня!

Не заглянув в сени, он сел на крыльцо рядом с дьяконом, успокоительно говоря:

- Сейчас полиция придет!

Но, высморкавшись, добавил с грустью и благочестиво:

- О господи, векую оставил нас еси?

Потом спросил, косясь в темную дыру сеней:

- На поясе удавился, на шелковом?

Дьякон пробормотал:

- Отстань Христа ради...