Петр Краснов - Largo

— Здорово молодцы, Старо-Пебальские драгу-уны!..

Таким помнила Валентина Петровна своего папочку. Стройным, с чисто бритыми загорелыми щеками, в седых больших усах…

Он вышел теперь к столу, опираясь на плечо денщика. Левая рука как-то недвижно, мертво висела, но, главное, был рот. Точно папочка хотел свистнуть, и сложил уже рот трубочкой, да так и застыл. Ус с левой стороны был приподнят и неопрятно желтели растрепавшиеся усы, обнажая темные, гнилые зубы.

Валентина Петровна поцеловала руку отцу, и он сделал какое-то странное, будто благословляющее движение.

— Ра… ра… — с усилием сказал он. — My… ка?..

Валентина Петровна ничего не поняла. Мамочка, уже привыкшая понимать отца, пришла ей на помощь.

— Алечка говорила, ничего Яков Кронидович. Занят только очень… И трудно ему в жару.

— Хо-о-е д… твой му… Честно… Я слы-ал… — с усилием сказал отец.

Ему трудно было есть. Он ел неопрятно и стоявший сзади него денщик салфеткой утирал ему рот. Папочке это видимо было тяжело, он сторонился и от того было еще хуже.

— Ви-ишь… Ка-мы… Ни-о… поправлюсь… — с усилием сказал отец, — Виктор Аныч обе-ает… опять… на ко-я…

Мамочка ухаживала за ним. Она говорила за него, как только замечала, что Валентина Петровна не так поняла.

Обед тянулся долго. Папочке трудно было есть и ел он очень медленно. После обеда сидели в столовой. Папочку устроили у раскрытого настежь окна. За окном увядала акация и сладкий запах ее постепенно вытеснял запахи еды. Вдали за лесом пламенело небо и в каштанах пели вечерние песни синички, малиновки и красношейки. В гарнизонном саду кричали, играя, офицерские дети и сухо щелкали ракеты об мячи лаун-тенниса. Там уже были новые мушкетеры, кого не знала Валентина Петровна. Была у них своя королевна?

Когда она ехала в Захолустный Штаб у нее была слабая надежда, что она там почувствует себя опять Алечкой Лоссовской… Нет… она была уже Тропарева и все здесь было чужое, чуждое и точно враждебное.

Мамочка сидела с Валентиной Петровной в глубине комнаты и говорила о пенсии, о долгах, о продаже старого, верного Еруслана.

— Никто покупать не хочет. Не на живодерню же его отдавать? Двенадцать лет верой и правдой служат Петру Владимировичу… Дивизия проводы хочет сделать отцу, а как, если он не оправится?.. После проводов решили и ехать… А куда — все не придумаем… Надо бы, где дешево… И где медицинская помощь была бы… Ведь повториться может…

Черная печаль сидела с ними в комнате, где гасли сумерки.

Превозмогая усталость, Валентина Петровна сказала мамочке:

— Хочешь, я поиграю вам. Может быть, папа послушал бы…

— Петр Владимирович, — повысила голос мамочка, — Алечка предлагает поиграть на рояле. Хочешь послушать?

— А?.. Хо-о-о…

Но в это время под окном, в саду раздался резкий, крикливый, незнакомый голос.

— Вздор-с, Михаил Александрович! Вы-то должны понимать меня — сами пехота. Огонь — все. Огнем надо прокладывать дорогу стрелковым цепям спешенных полков. Лошадь только для маневра, для покорения пространства… Конные атаки — абсурд… пережиток… плац-парадный кунтштюк… Вас не тому учили… Я все переверну…

— Рояль у не-о… В за-е… Не на-до… не надо! — закричал папочка. — Новые метлы… Не надо!.. Не хочу… одол-аться… Поме-аем… так-ике…

Он сделал движение, желая встать. Мамочка подбежала к нему и повела его в спальню.

Валентину Петровна несколько минут слушала разгоравшийся спор в саду.

— Старый трынчик… Я и мундштуки вышвырну… Выправка чудесная, а унтер-офицеры карты читать не умеют… Мировщинка!..

Валентина Петровна тяжело вздохнула и пошла в комнату матери, где ей была приготовлена постель. Она вся была, как разбитая.

Валентина Петровна гуляла по Захолустному Штабу.

Часы были утренние. От домов тянулись длинные тени. Узкие улицы были в прозрачной мгле. Под аркадами подле жидовских лавок было свежо и сыро. Офицеры были на занятиях. Она встретила только старшего адъютанта штаба дивизии капитана Бакенбардова. Она познакомилась с ним незадолго до свадьбы, когда он приехал к ним в дивизию причисленным к генеральному штабу штабс-капитаном. Бакенбардов был сыном крестьянина и очень кичился этим. Теперь на нем были серебряные погоны с черной полоской и аксельбанты. Его перевели в штаб. Он узнал Валентину Петровну.

— Здравствуйте, — сказал он. — Надолго в наши края? Да, вот как оно обернулось… Не ожидал этого Петр Владимирович… А я сколько раз предупреждал его, что так кончится… Нельзя-с: — закон.

— Не вы ли говорили, — сказала Валентина Петровна — закон дышло: куда хочешь, туда и воротишь.

— Говорил-с… точно… Это тем, у кого протекция. А у Петра Владимировича… все равно как у меня… Вот видите и я — пятый год трублю здесь… Почему… Потому что мужик… Да-с… А был бы генеральским сынком, давно бы подполковником стал и штаба начальником.

Валентину Петровну коробило, что Бакенбардов называл теперь ее отца запросто — Петр Владимирович. Тогда — все — "его превосходительство"… "начальник дивизии"… теперь: — Петр Владимирович.

Она спросила Бакенбардова о его жене и простилась с ним.

Молодые уланские корнеты гурьбой прошли навстречу. У них были стики под мышками и пыльные сапоги. Они все были новые, незнакомые. Они почтительно дали дорогу красивой даме и примолкли, разглядывая ее.

В гарнизонном саду няньки и денщики катали колясочки с детьми. У тенниса, за высокой сеткой, на двух роундах с убитыми красным песком площадками и четкими белыми линиями, незнакомые девушки играли с незнакомыми кадетами и гимназистами.

В камышовом круглом кресле сидела полная дама в белом платье и косынке на голове. Валентина Петровна узнала ее — жена Кларсона, дивизионного интенданта. Кларсон поднесла к глазам лорнет и разглядывала Валентину Петровну. Узнала, или не узнала — не все ли равно: — не поклонилась.

Валентина Петровна не обиделась. За вчерашний вечер и ночь она все продумала и поняла. Да ведь и правда, она больше не дивизионная барышня, а госпожа Тропарева, жена профессора какой-то чуждой этому миpy «сугубой» науки. Она уже и не дочь начальника дивизии, любимого и чтимого генерал-лейтенанта Лоссовского — «папаши», а дочь отставного, разбитого параличом никому не нужного старика. Она даже неудобна здесь. Мешает… тактике… игрою на рояле…

Уехать?.. Нет, она останется… Это даже любопытно. Жизнь поворачивалась к ней другой стороной, и на этой стороне не было ни блеска, ни красоты, ни изящества, ни чести… И, глядя на эту сторону, Валентина Петровна уже не так страшилась своего rpеxa.

Она села в глухой, боковой аллее, недалеко от той беседки, где клялись ее мушкетеры. Она развернула французский роман в желтой обложке, начала прорезать его перламутровым ножиком, бросила, опустила руки на колени и задумалась.