Петр Краснов - Largo

Навстречу тянулся воз с сеном. Пахнуло крепко сенным духом, мужиком и дегтем. Портос на ходу схватил пучок сена: на счастье! Он думал о Валентине Петровне. Она так делала. Спрятал в карман.

О нигилисточке он позабыл. Весь отдался мечтам и воспоминаниям о Валентине Петровне. Он вспоминал ее на своем Фортинбрасе. Видел в мыслях тонкую талию, широкие бедра и красиво обтянутую ногу. Да… Это женщина… А как отдалась!

Портос зажмурился, фыркнул от удовольствия, потер руки… Скоро приедет.

Он знал… был уверен, что не уйдет она от него.

Полевая дорога вывела на строгое и чинное военное шоссе. Белой лентой, прямое и ровное, оно уходило в лес. Показались полосатые шлагбаумы, будки часовых. Точно природа подтянулась и по военному стала во фронт. Молодые елки росли рядом — такие ровные, одна к одной. Стояли домики служащих, строгие, одинаковые; низкие одноэтажные деревянные казармы. От шоссе в лес уходили мощеные булыжником дороги, прямые, как просека. Везде были указатели, надписи и часовые.

Надо было заехать в канцелярию, получить пропуск. Справлялись по телефону, звонили к Долле, к дежурному, к начальнику завода. Наконец, дали солдата провожатого — в химическую лабораторию.

Узкой дорогой въехали в густой сосновый мелкий лес. Запахло мхом и можжевельником. Постройки прекратились. Нелюдимое и глухое было место.

Вправо показалась на прогалине маленькая дачка. Солдат остановил извозчика и, выскочив с пролетки, стал звонить у двери, обитой войлоком и клеенкой.

— Пожалуйте, ваше благородие — сказал он. — Их благородие вас ожидает.

Портос отпустил извозчика и вошел в чистую прихожую, где на простой ясеневой вешалке висели помятое, порыжелое, легкое офицерское пальто и старая, тяжелая на вате «Николаевская» шинель с собачьим воротником под бобра.

За дверью раздались шаркающие шаги, глухо позванивали прибивные, не щегольские шпоры, высокая дверь растворилась, и в ней показался человек в длинном черном артиллерийском сюртуке. Он широко раскрыл объятия, стиснул в них Портоса, крепко поцеловал в щеки и губы, потом оторвался от него и, отойдя на шаг, устремил на него восторженный взгляд.

— Вот ты какой?! — сказал Долле.

— Вот ты какой, Ричард! — в тон ему ответил Портос.

— Давай, померяемся, — ведь рядом в ранжире стояли. Ты красавец — в передней шеренге, меня, мордоворота, осаживали в заднюю.

Они стали рядом перед прямоугольным зеркалом в ясеневой раме.

— Не перерос…

Долле захохотал от радости. Он был одного роста с Портосом. Но Портос был строен, с ясно обозначенной талией, в ловко сшитом серо-зеленом кителе и в рейтузах, Долле был полноват, как-то все на нем нескладно сидело. Старый темно-зеленый сюртук был кое-где прожжен кислотами и висел на нем мешком. Длинные штаны с узким алым кантом падали на сапоги, стоптанные и порыжелые. Он носил их без помочей и привычным, безсознательным движением подтягивал их. Голова поросла густым черным волосом, остриженным, по-солдатски, бобриком, по щекам и на верхней губе лежали волнистые, не знавшие бритвы черные волосы. Лицо с большим, прямым с широкими ноздрями носом и толстыми губами было смугло-желто. Оно было бы совсем некрасиво, если бы большие умные, темные глаза, в веках с длинными ресницами своим ярким, бодрым и добрым блеском не освещали его и не придавали ему какого-то радостного, любовного освещения.

— Ну пойдем. Нет, ты положительно красавец. По тебе, поди, женщины сохнут. Мне Петрик рассказывал.

— Он бывает у тебя?

— Почти каждое воскресенье. Он не такой, как ты. Un pour tous, tous pour un! Он это помнит.

— Ричард! ты понимаешь….

— Все понимаю, милый Портос. Ко мне далеко. На Пороховые! За Охту! Да еще целая томительная процедура до меня добраться…. Все, брат, я понимаю.

Они сели в простые, зеленым рипсом крытые кресла у раскрытого окна. Окно выходило в лес и запах смолы, мха, можжевельника, гриба и черники шел в комнату.

— Ты, и правда, живешь, как некий пустынник в леcy… Один?

— Почти. Нас здесь трое. Я — мой денщик и солдат мой помощник в лабораторных занятиях.

— Скажи мне… Ричард, — начал Портос и замолчал.

Вопрос, который он собирался задать, показался ему неделикатным. Долле точно угадал его мысли.

— Как дошел ты до жизни такой? — сказал он и весело расхохотался. — Погляди, — становясь серьезным, сказал он, — вот, видишь в леcy круглая, ровная, как бы яма. Она вся заросла молодою сосною и кривою полярной березкой. Кусты черники, и голубика там в пол-аршина ростом. Несколько лет тому назад там стояла такая же избушка, как та, в которой ты сидишь… Там жил такой же чудак, как я, славный артиллерийский капитан Панпушко. Помню, мы маленькими кадетами были, он старшему моему брату артиллерию преподавал. И мы смеялись: пан пушка учит про пушку…Он искал новые взрывчатые вещества и однажды, в ужасный, глухой осенний день, когда моросит в леcy мелкий, нудный, ледяной дождь, там, где стоял его дом, взлетело к небу ярко белое пламя, черным громадным столбом, выше леса, стал темно-коричневый кудрявый едкий дым и, когда он рассеялся — ни домика, ни капитана Панпушки, ни трех его солдат — ничего этого не было. Была в леcy большая, круглая, в свежих, желтых песчаных осыпях, яма с черным пахнущим кислотами дном, в ней лужа воды. И, надо думать, с меланхолическим и равнодушным звоном сыпал туда осенний дождь.

— Значит и ты… по следам Панпушки.

— Да…. Я на счет государства кончил три учебных заведения… Можно сказать: государство меня и моих братьев вскормило. Я в неоплатном долгу перед государством. Мне химия далась… Я… изобретатель… Я должен все отдать государству… Это мой долг….

— Да… положим… Долг… Скажи! — твой труд и твои знания хорошо оплачиваются?

— Так же, как и твои. Жалованьем по чину штабс-капитана и столовыми по должности ротного командира.

— Гм…. Не густо.

— Слушай, Портос! Что бы там ни говорили пацифисты и анти-милитаристы, какие бы конференции мира ни созывали — война будет!

Большими, обожженными кислотами в черных и коричневых пятнах, волосатыми руками Долле закрыл лицо и несколько мгновений молчал, тяжело дыша.

— О, какая это будет ужасная война! — приглушенным задыхающимся голосом сказал он. — Война машин, а не людей… Самолеты… броневые машины… газы… ручные гранаты… пулеметы… Обозы на автомобилях… Подвоз безчисленных снарядов… Налеты на мирные города. Сбрасывание сверху бомб и особых стальных стрел… Не солдат, а техник… Не мужество, а машина… Банкир, еврей Блиох, все это провидел.

Долле быстро оторвал руки от лица и Портосу показалось, что на глазах Долле сверкали слезы. Его лицо горело вдохновением.

— Надо парализовать это. Надо остановить развитие машинной техники и заставить людей не истреблять друг друга, а драться… Вернуть войны, если не к древним временам, то, хотя бы к временам Фридриха, Наполеона… даже… Франко-Прусской войны.