Петр Краснов - Ненависть

— Хорошо… Я вамъ разъясню. Вы вѣроятно знаете, кто такое Домкратъ?..

Лицо стараго рабочаго стало совершенно бѣлымъ. Глаза потухли.

— То-ись?.. Домкратъ?.. Это я, конечно, обязанъ даже знать… Это знаете, машина, чтобы, значить, поднимать.

— Вы отлично знаете, Далекихъ, что тутъ рѣчь идетъ вовсе не о машинѣ, а о человѣкѣ… О васъ Далекихъ … Это ваша кличка, подъ которой вы записаны въ охранномъ отдѣленіи.

Далекихъ развелъ руками.

— Какъ передъ Истиннымъ!.. Hелѣпо какъ то и странно!.. Такое заблуждение, можно сказать… Я васъ, товарищъ, неясно понимаю.

— Такъ я вамъ это разъясню, яcнѣе бѣлаго дня станетъ вамъ, — сказалъ Драчъ и изъ кипы бумагъ досталъ небольшой картонъ, съ наклеенной на немъ фотографіей и, не выпуская его изъ рукъ, протянулъ къ самому лицу Далекихъ.

— Это вамъ знакомо?..

Далекихъ тяжело вздохнулъ и низко опустилъ голову.

— Ну, вотъ что, Далекихъ, — сказалъ Малининъ, — вы, когда вступали въ партію, знали чѣмъ вы рискуете въ случаѣ измѣны?.. Вы человѣкъ не молодой, притомъ-же въ свое время пострадавшій за убѣжденiя и старый партийный работникъ. Намъ хотѣлось-бы знать, какая корысть заставила васъ пойти на предательство?..

Далекихъ поднялъ голову и долгимъ, острымъ взглядомъ смотрѣлъ прямо въ глаза Малинину. Тотъ опустилъ глаза. Далекихъ тяжко вздохнулъ.

— Что-жъ, — тихо сказалъ онъ. — Знаю, что кончено.

Онъ глазами обвелъ всѣхъ бывшихъ въ комнатѣ, долго сосредоточенно смотрѣлъ на Гуммеля, Драча и на трехъ мало знакомыхъ ему молодыхъ людей, въ крестьянской одеждѣ и прошепталъ: -

— Пощады не будетъ.

— Вы это, однако, знали, — сухо сказалъ Малининъ.

— За сколько же вы насъ предали?..

— Ни за сколько.

— То-есть?..

— Сдѣлалъ я это по убѣжденію… По чистой совѣсти… Какъ убедился въ томъ, гдѣ правда, гдѣ кривда.

— Вы нарочно вступили въ партію, чтобы предать насъ?..

— Ничего подобнаго. Вы-же сами знаете. Я пошелъ въ партію, потому что повѣрилъ, что она даетъ подлинное равенство и что любовь даетъ она намъ. Я повѣрилъ, что евангеліе Господа Нашего Иисуса Христа и соціализмъ — это одно и тоже. Я пошелъ въ партію, потому что мнѣ сказали, что она борется за бѣдныхъ людей, чтобы освободить ихъ и дать имъ лучшую жизню.

Онъ вздохнулъ и замолчалъ.

— Такъ… такъ… поглаживая бороду, проговорилъ Малининъ

— Хорошо начата пѣсня, однако, чѣмъ то она кончится, — сказалъ злобно Драчъ.

— Извѣстно чѣмъ, — съ мрачнымъ отчаяніемъ сказалъ Далекихъ. — Я давно понялъ, что соціализмъ — это не любовь, прощеніе, смиреніе, не поравненіе бѣдныхъ съ богатыми и свобода, а — лютая ненависть къ высшимъ, злоба и желаніе уничтожить все, что выше тебя. Гдѣ этому предѣлъ? Я стану мастеромъ — такъ меня за это уничтожить?! Босиканта, пьяницу, дурака стоеросоваго, лѣнтяя, клопа сосущаго — возвеличить — иди, властвуй надъ нами, владѣй, а чуть окрѣпъ и его — вали!.. Я все понялъ. Вы разрушаете… Они созидаютъ. И правда у нихъ.

— Въ охранной полиціи, — сказалъ Драчъ.

— Да, и въ охранной полицiи. Они охраняютъ порядокъ, а вы?.. Тамъ, если я виноватъ — меня судить будутъ не такъ, какъ вы судите. Тамъ судъ праведный и милосердный. Тамъ все, до самыхъ глубинъ разсмотрятъ. Тамъ и о семьѣ моей подумаютъ… Какъ молъ ей будетъ безъ кормильца? Каково ей?.. Тамъ за такое… Не по-вѣ-сятъ… Я много повидалъ на своемъ долгомъ вѣку. Меня товарищъ Малининъ до дна знаетъ. Я съ самимъ Владиміромъ Ильичемъ, когда онъ здѣсь былъ, бесѣдовалъ неоднократно. Я Хрусталева-Носаря зналъ… И попа Гапона слушалъ… Всѣ одно обманъ. Всѣ равно подлецы, какъ и вы!.. Имъ — па-а-ртія!.. — А мнѣ Россiя!.. Вамъ Роcciя ничто — плюнуть и растереть, а мнѣ она — ма-а-ть!.. Поняли меня… Вотъ, какъ понялъ я все это, тогда и сказалъ: — нѣтъ, братъ, тяжко ты виноватъ передъ Родиной, что вошелъ въ партію, такъ и не выходи изъ нея за наказаніе, а вреди ей. До самой смерти вреди ей! Разрушай діавольскіе ея планы… Теперь поняли, сколько я получилъ?… Крестъ деревянный, да мученическую кончину вотъ, за что я старался.

— Если правда… И за то спасибо… Но идейный человѣкъ для насъ опаснѣе, чѣмъ человѣкъ продажный. И ему казни не избѣжать.

— Это мнѣ все одно… Вашъ приговоръ мнѣ извѣстенъ… Податься мнѣ некуда. Кричать — никто не услышитъ. Заманули меня — значитъ и пропала моя головушка… Просить о милосердіи — дѣло напрасное. Вы соціалисты, у васъ этого нѣтъ, чтобы виноватаго помиловать.

— Изъ-за васъ сколько народа пострадало, — рѣзко и жестко выкрикнулъ Драчъ, — а вы…

— Изъ-за меня?.. Нѣтъ, это — ахъ, оставьте!.. Изъ за меня самое большее, что въ участкѣ кто посидѣль, или высланъ былъ изъ Питербурха. А вы, знаю, не одного человѣка прикончили.

— Вы, Далекихъ, не заговаривайтесь. И нашему терпѣнію конецъ можетъ притти.

— Возьмите того-же Гапона… Пристава Медвѣдева, кто за Нарвской заставой пристрѣлилъ?… А министра Плеве? Столыпина?.. Не вы, чай, убили?.. Не ваша шайка?. Па-а-артія!.. Какъ понялъ я, что съ вами смерть, ну и пошелъ я противъ смерти.

— А пришелъ къ ней, — сказалъ Драчъ. Онъ весъ трясся отъ злости, ненависти и негодованія. — Благодари своего Бога, что мы еще разговариваемъ съ тобою. Судимъ…

— Какой это судъ!.. Тьфу!.. а не судъ!

— Товарищи, удалите подсудимаго, — сказалъ Малининъ, — приступимъ къ постановление приговора…

Далекихъ какъ то вдругъ опустился и сказалъ слышнымъ голосомъ: -

— Кончайте только скорѣе.

Эти полчаса, что шло совѣщаніе, Далекихъ провелъ в темной комнатѣ съ двумя молодыми парнями рабочими, которые сидѣли по сторонамъ его на скамейкѣ и ни слова съ нимъ не говорили. Далекихъ иногда тяжело вздыхалъ и озирался, какъ затравленный волкъ. Потомъ его ввели снова въ комнату, гдѣ былъ революционный трибуналъ. Онъ стал противъ Малинина и молча выслушалъ приговоръ. Онъ не противился, когда Драчъ съ рабочими скрутили ему руки назадъ и завязали темнымъ шерстянымъ платкомъ голову и ротъ такъ, чтобы онъ не могъ кричать. Потомъ его вывели изъ избы и повалили въ низкія крестьянскія розвальни, запряженныя одною лошадью съ колокольчикомъ и бубенцами на дугѣ. На него набросили рогожу, Гуммель и Драчъ сѣли поверхъ. Володя брезгливо примостился сбоку и сани, звеня бубенцами, во весь скокъ маленькой шустрой лошаденки помчались къ Невѣ.

Все было сдѣлано быстро, рѣшительно и все было такъ слажено, что Володя и самъ не понималъ, какъ все это случилось. Когда они спускались на ледъ, Драчъ сунулъ Володѣ какой-то тяжелый предметъ и свирѣпо сказалъ: — «держи»!..

На Невѣ слезли съ саней и пошли пѣшкомъ. Гуммель и Драчъ крѣпко вцепились въ рукава шубы Далекихъ и почти волокли его по снѣгу. Далекихъ мычалъ сквозь платокъ и пытался вырваться.

Долго помнилъ потомъ Володя: — синее холодное небо и звѣзды. Влѣво, въ сторонѣ Шлиссельбурга, далекая, большая сіяла, горѣла и сверкала одинокая звѣзда. Точно манила къ себѣ. Володя посмотреть на нее разъ и другой и вдругъ подумалъ: — «Рождественская звезда». Ноги у него точно обмякли. Холодъ пробѣжалъ по спинѣ и Володя прiотсталъ.