Петр Краснов - Ненависть

И карьеромъ по хуторской улицѣ къ дому тети Нади мчится лихая тройка. Такъ уже полагалось послѣ водопоя согрѣть лошадей и потомъ съ ямщицкимъ шикомъ пронестись черезъ хуторъ на глазахъ у людей.

Теперь Женя остановилась у пруда. Могильная тишина на немъ ее поразила. Не плавало по голубому простору ни гусей, ни утокъ. Зеленымъ бархатомъ покрывала прудъ никѣмъ и ничѣмъ не тревожимая ряска. Лопухи, крапива и пышныя сорныя травы стѣною стояли по берегу. Холодомъ могилы вѣяло отъ такого веселаго, шумнаго и живого нѣкогда става.

Женя пошла дальше. Хуторъ млѣлъ отъ жары подъ полуденными лучами солнца. Казалось, все живое куда-то попряталось. Нигдѣ не забрехала собака, нигдѣ не кудахтали куры. Мертвымъ видѣнiемъ открывались улицы, образованныя казачьими куренями. Охваченная полуденнымъ дымкомъ раскаленная земля трепетала миражами. Женя шла по знакомымъ улицамъ и не узнавала хутора. Большинство хать стояло съ запертыми дверями и забитыми досками окнами. Ушли что-ли куда казаки, или… умерли?.. Плетни были повалены, и за ними были дворы, поросшiе полынью, лопушникомъ, крапивой и чертополохомъ. Изъ гущизны сорныхъ растенiй тутъ и тамъ гордо поднималась стройная въ сѣдомъ пуху мальва, покрытая нѣжными, розовыми цвѣтами. Вездѣ была тишина. И чудится это Женѣ или и точно такъ — смертнымъ духомъ мертваго тѣла несетъ отъ хутора.

Она издали увидала большой домъ тети Нади съ высокимъ крыльцомъ подъ желѣзной крышей. Коричневая облупившаяся давно некрашенная крыша возвышалась надъ густо разросшимися кустами сирени. За плетнями виднѣлись амбары. Ихъ желѣзныя некрашенныя крыши горѣли на солнце нестерпимымъ блескомъ. Уличка повернула — показались ворота куреня, надъ ними на двухъ высокихъ дрючкахъ была распялена полоса краснаго кумача. Солнце съѣло его первоначальный цвѣтъ и онъ сталъ бѣлесо-розовымъ, мѣстами полоса была продырявлена, сморщена и запылена. По ней большими черными печатными буквами было выведено:

— Кол-хоз имени Карла Маркса.

Вотъ оно, въ какую глухую, степную, казачью даль занесло имя нѣмецкаго еврея!.. Вотъ, кто теперь владѣетъ домомъ, великими трудами, слаженнымъ Тихономъ Ивановичемъ, гдѣ столько прекрасныхъ лѣтнихъ каникулъ, бывало, проводили Женя и Шура.

«Кол-хозъ имени Карла Маркса»!

Да лучше этого ничего нельзя было и придумать, что-бы унизить, опозорить и издѣваться надъ Донскими казаками?..

Въ раскрытыя ворота были видны безпорядочно разбросанныя по двору садилки, травокоски и жнейки. Надъ дверями дома и работницкихъ хатъ были вывѣски. Тамъ, гдѣ жилъ работникъ Павелъ было написано: «кредитное товарищество». Какiе то люди ходили по двору, и у крыльца было прислонено нѣсколько велосипедовъ и мотоциклетка.

Было очевидно, что тети Нади здѣсь не могло быть и Женя не знала, что-же ей дѣлать? Она услышала сзади себя шаги. Оглянулась — ее нагоняла молодая дѣвушка въ платочкѣ, въ короткой юбкѣ, съ босыми ногами. Она катила съ собою велосипедъ. Женя вспомнила, какъ когда-то она сама такъ ходила съ велосипедомъ по гатчинскимъ аллеямъ и точно ощутила прiятную тяжесть и катящуюся податливость машины. И это почему-то внушило ей довѣрiе къ дѣвушкѣ, и она спросила ее:

— Скажите, милая, гдѣ теперь живетъ Надежда Петровна Вехоткина?..

Дѣвушка остановила велосипедъ. Женя увидѣла серьезное не по годамъ, сосредоточенное лицо, суровое и преисполненное словно нѣкоей важности. Узко поставленные глаза пытливо оглядѣли Женю, ея запыленныя ноги, котомку, загорѣлое, обожженное за день солнцемъ покраснѣвшее лицо.

— Вехоткина живетъ теперь въ бывшемъ домѣ Колмыкова. Можетъ, знаете, это сейчасъ-же за кол-хозомъ?

Дѣвушка показала на соломенную крышу чуть видную за фруктовымъ садомъ тети Нади.

Женя сейчасъ же и вспомнила, что и точно за садомъ Тихона Ивановича жилъ его другъ, кумъ и однополчанинъ, хуторской атаманъ Колмыковъ. Но она не посмѣла спросить дѣвушку — ея строгiй видъ не располагалъ къ распросамъ — живъ-ли Колмыковъ и почему тетя Надя очутилась у него? Она впрочемъ сейчасъ же догадалась, если на хуторѣ произошло обобществленiе и курень Тихона Ивановича взяли подъ кол-хозъ — надо было куда-нибудь дѣвать его семью.

Тѣнистой тропинкой Женя пошла къ хатѣ, стоявшей въ глубинѣ заросшаго сорными травами двора. Она постучала въ тонкую дощатую дверь. Никто не отозвался. Дверь не была закрыта, но только притворена и Женя открыла ее.

Въ свѣтлой хатѣ, пронизанной жаркими, золотыми солнечными лучами, за чистымъ, бѣлымъ столомъ, на лавкѣ сидѣло странное существо, которое съ трудомъ можно было принять за человѣка. На тонкой морщинистой, почти черной шеѣ, гдѣ веревками выдѣлялись сухожилiя и жилы и чувствовались позвонки была посажена огромная голова. Такь опухаетъ лицо обыкновенно при черной оспѣ. Она походила на целулоидовую куклу — съ маленькимъ тѣломъ и непомѣрно большою головою. Лицо было шафранно-желтаго цвѣта и по нему легли тонкiя, какъ нитки, черно-сизыя, какъ у покойника, губы. И только глаза въ опухшихъ красныхъ вѣкахъ, темно-синiе, глубокiе, страдающiе сказали Женѣ, что это странное существо была ея любимая, нѣкогда такая красивая тетя Надя. Конечно, Женя не видала тетки почти двадцать лѣтъ, а годы не красять, но то, чго она увидала было такъ странно, жалко и уродливо, что Женя остановилась на порогѣ. Между тѣмъ, существо это съ трудомъ, опираясь на лавку, встало и сдѣлало два шага навстрѣчу Женѣ.

Высокое, нѣкогда полное, но вмѣстѣ съ тѣмъ и стройное тѣло — богиня Геба — называлъ ее Тихонъ Ивановичъ — исчезло, точно растаяло, какъ таетъ весною льдина. Какъ на вѣшалкѣ, на тощемъ, сгорбленномъ и ужасномъ скелетѣ висѣла коричневая кофта, какiя носятъ совсѣмъ простыя бѣдныя казачки. Кичка на головѣ скрывала волосы, — да было похоже на то, что ихъ немного и осталось. Темная юбка спускалась къ бѣлымъ опухшимъ, точно водою налитымъ босымъ ногамъ.

Тетя Надя узнала Женю.

— Женюша родная!..

Куда дѣвался ея музыкальный голосъ? Слова звучали глухо, точно и не она, милая пѣвунья тетя Надя, говорила, а кто-то внутри ея говорилъ тѣмъ страшнымъ, невнятнымъ и глухимъ голосомъ, какимъ говорятъ на кинематографѣ тѣни экрана. Женя, преодолѣвая чувство брезгливости, поцѣловала тетку, скинула на лавку котомку и сняла съ головы платокъ.

— Устала я, тетя, очень устала, — говорила она, чтобы скрыть свой ужасъ передъ теткой. — Пѣшкомъ… Не ближнiй свѣтъ… И жарко очень было.

— Постой, я водицы тебѣ согрѣю… Да… Лошадей бы надо?.. Нѣту теперь лошадей…

Она двигалась по хатѣ, какъ тѣнь.

— У насъ печь-то и забыла, когда топлена. Газу нѣтъ… А то керосинку хорошо.

— Ради Бога, тетя, не безпокойтесъ… Я тутъ кое чего привезла.