Петр Краснов - Подвиг

Изъ двора Инженернаго Замка рысью выѣзжалъ эскадронъ конной милицiи. Кое-кто, шедшiй за хоромъ, бросился бѣжать. Была страшная давка и смятенiе. И только маленькая кучка словно очарованныхъ пѣнiемъ людей бодро шла впередъ навстрѣчу выстраивавшему фронтъ эскадрону, и особенно ярко, звонко и смѣло гремѣлъ на все поле дружный хоръ:

Эскадронъ пробился черезъ толпу бѣгущихъ и, выстраивая фронтъ и разгоняя прижимающихся къ домамъ и рѣшеткамъ садовъ людей, рысью пошелъ на поющихъ. Пѣсня не смолкала. Она неслась дерзкимъ неудержимымъ вызовомъ.

Внезапно развернулся и яркой молнiей блеснулъ въ сумрачномъ воздухѣ, въ снѣгу и туманахъ октябрьскаго Петербургскаго дня, сверкая сквозь снѣговую кисею

и колеблясь въ призрачкыхъ тонахъ большой Русскiй Бѣло-сине-красный флагъ …

— Маршъ-маршъ, — скомандовалъ остервенѣлый краскомъ и выхватилъ изъ ноженъ шашку.

Люди, стоявшiе на окраинѣ сада Марсова поля, давно услышавшiе пѣнiе, повернулись лицомъ къ Садовой. Между голыхъ кустовъ, на покрытыхъ тающимъ снѣгомъ буро-зеленыхъ газонахъ, вдоль набережной Мойки, вездѣ были растерянныя, не знающiя, что дѣлать толпы. Все въ этотъ мигъ атаки замерло и смотрѣло съ ужаснымъ, волнующимъ вниманiемъ, какъ начнется чекистская рубка.

И вдругъ — «а-а-аххъ» … стономъ пронеслось надъ толпами.

Весь эскадрокъ, точчо сраженный какою-то сверхъестественною силою, всѣ люди и лошади, будто онѣ разомъ подскользнулись на мокрыхъ и скользкихъ торцахъ упали на землю и такъ и остались лежать на ней совершенно недвижимые. Никто не смотрѣлъ, что было дальше, куда дѣвался Русскiй флагъ, куда скрылись дерзкiе пѣвцы, но всѣ, какъ заколдованчые, смотрѣли на темный валъ изъ людскихъ и конскихъ тѣлъ сраженныхъ неслышной и невидимой силой и легшихъ неподвижиою грядою поперекъ «улицы 3-го iюля».

Такъ, когда-то, въ 1917-мъ году, 3-го iюля, на Литейномъ проспектѣ подкошенные большевицкимъ залпомъ, легли поперекъ проспекта доблестные Донскiе казаки. Въ память этой бойни большевики назвали большую Садовую улицу «улицею 3-го iюля». Она напомнила о себѣ. Она отомстила за казаковъ.

Объ этомъ невольно думали въ толпѣ, расходившейся съ церемонiи. Думали и боялись своихъ думъ, воспоминанiй и надеждъ … Говорить, ничего не говорили … Самыя думы были страшны …

«Богъ вернулся къ Сѣверной столицѣ … Замолила наши грѣхи передъ Господомъ Казанская Божiя Матерь … Огонь поядающiй настигъ на улицѣ злыхъ гонителей и насильниковъ …»

Думали, мысленно, потаечно молились и молчали, молчали, молчали … Въ эти дни въ Петербургѣ была такая тишина, какой никогда со времени существованія Сѣверной столицы въ ней не было.

Тишина ожиданiя..

И такъ отвѣчали этой тишикѣ хмурые, темные, туманчые, послѣднiе дни октября съ темнобурымъ низкимъ непрозрачнымъ небомъ съ мелко моросящимъ дождемъ, съ тьмою надъ городомъ, съ тусклымъ мерцанiемъ съ утра зажженныхъ фонарей.

Праздникъ 25-го октября въ Москвѣ праздновался гораздо торжественнѣе и оживленнѣе, чѣмъ въ Петербургѣ. Близость начальства, незримое присутствiе самого творца совѣтскаго союза Владимiра Ильича Ленина, словно спящая красавица лежавшаго въ хрустальномъ гробу, подъ громаднымъ каменнымъ кубической формы безобразнымъ саркофагомъ, наличность большого числа иностранныхъ и инородческихъ коммунистовъ, пылкихъ азiатовъ и даже африканцевъ, проповѣдниковъ коммунизма — все это подстегивало толпу, заставляло ее бодрѣе маршировать, склоняя знамена, мимо могилы Ленина, забывая голодъ и морозъ. Начальство къ этому дню заготовляло бутерброды и раздавало манифестантамъ, что увеличивало рвенiе голодныхъ толпъ городского пролетарiата и рабочихъ.

День выдался ясный и солнечный. Небо было безъ единаго облака. Октябрьское солнце грѣло мало, но слѣпило на выпавшемъ наканунѣ молодомъ и чистомъ снѣгу глаза. Много было нагнано нищей и оборванной замерзающей дѣтворы изъ различныхъ школъ и прiютовъ. Все это шагало черезъ Красную площадь съ утра, показывая мощь пролетарiата, въ чинномъ порядкѣ. Порядокъ этотъ соблюдался строго. Кремль былъ оцѣпленъ отрядами чекистовъ, и Николай Николаевичъ Чебыкинъ, — пятнадцать лѣтъ тому назадъ прокуроръ Окружного Суда въ этой самой Москвѣ, самъ коренной Москвичъ, сразу почувствовалъ, что исполнить возложенное на него и на его «экипъ» капитаномъ Немо порученiе ему будетъ не такъ то просто …

У Кремлевскихъ воротъ толпу процѣживали, и пропускали только тѣхъ, о комъ было извѣстно отъ какой организацiи они шли. Требовали отъ одиночныхъ людей какихъ-то особыхъ пропусковъ, и этихъ-то пропусковъ и не было дано Чебыкину. He знали этого что ли Ястребовъ и генералъ Чекомасовъ, но они не снабдили ими «экипъ», посланый для работы въ Москву. Все дѣло такъ прекрасно налаженное могло сорваться изъ-за этой мелочи.

Куда ни пристраивался Чебыкинъ со своимъ «экипомъ», всюду его спрашивали, откуда онъ и кто?

— Вы, гражданинъ, чего? Здѣсь отъ «Прибоя» … Чебыкинъ шелъ къ другому сборищу, но тамъ собирался «Стандартъ-строй», дальше — «Тепло и сила», «Мосельпромъ», все то, что пропускалось въ Кремль, было зарегистрировано, было извѣстно чекистамъ. Сѣрая, никому неизвѣстная, никѣмъ не рекомендованная, безпартiйная толпа въ Кремль не могла получить доступа … Чебыкинъ былъ въ полномъ отчаянiи. Вдругъ какой-то человѣкъ къ нему присмотрѣлся, потомъ подошелъ почти вплотную и сказалъ внушительно и вѣско:

— Если вы, граждане, отъ «Красной вагранки», вамъ надо идти съ нами.

Онъ еще ближе придвинулся къ Чебыкину, чуть распахнулъ на груди черную грубую толстовку, и Николай Никодаевичъ на мгновенiе увидѣлъ на шеѣ незнакомца такъ хорошо знакомый ему «братскiй» крестъ. Тогда Чебыкинъ спокойно отвѣтилъ:

— Я и мои товарищи отъ «Красной вагранки».

Незнакомецъ обратился къ распорядителю, бронзовому молодому человѣку, не то индусу, не то сарту и сказалъ съ авторитетностью человѣка, имѣющаго власть:

— Товарищъ, допустите вотъ ихъ … Они намъ извѣстны. Делегаты отъ «Красной вагранки» …

Шествiе тронулось въ Кремль,

Отъ яркаго кумача, затянувшаго трибуны и самыя стѣны Кремля все кругомъ было точно въ какомъ-то пламенномъ сiянiи. Синее небо блистало надъ Кремлемъ. Бѣлый снѣгъ площади постепенно заполнялся темной толпой, надъ которой полыхали тутъ и тамъ красныя знамена и плакаты. Все было ярко, красочно и аляповато, какъ грубый народный лубокъ.