Петр Краснов - Подвиг

Ольга Сергѣевна закрыла глаза.

«Да, конечно, глупости … Какъ это сдѣлать? Есть, говорятъ, конторы. Даже въ газетахъ открыто публикуютъ, точно ничего и постыднаго нѣтъ въ этомъ. Ну, пойду туда, тамъ станутъ разспрашивать, почему?.. А что я скажу … Боже! Боже … Только бы спокойно жить!.. Ничего мнѣ не надо … Ни богатства, ни Россiи. Ну, какъ я туда прiѣду, тамъ никого своего и не осталось то! … Только бы никто не выгонялъ! … И съ квартиры-то на квартиру переѣхать, такъ и то какая мука и разоренiе! Хуже пожара, а тутъ въ чужую страну!.. Паспорта, визы! … Такъ ихъ намъ и дадутъ … Жена полковника Нордекова, того самаго, который тамъ на таинственномъ острову … Господи, и всю то жизнь такъ страдать изъ-за какого-то глупаго патрiотизма, изъ-за долга» …

Ольга Сергѣевна повернулась лицомъ къ стѣнѣ и долго не могла заснуть. Она слышала, какъ за стѣною безотрадно шумѣлъ осеннiй Парижскiй дождь, и ей казалось, что сквозь тонкiя плитки бетона она ощущаетъ сырость, бѣгущую по стѣнамъ и съ тоскою думала о раннемъ вставанiи завтра, о томъ, что надо будетъ спѣшить на поѣздъ электрической дороги и ѣхать въ надоѣвшую ей до смерти контору и писать подъ диктовку на стенографической машинкѣ, а потомъ до вечера перепечатывать никому не нужные и неинтересные торговые приказы.

Жизнь казалась безпросвѣтной и ужасной и она начинала понимать, что Леночка могла не вынести такой жизни и уѣхать куда-то къ какой-то другой жизни … Ахъ, гдѣ-то она теперь, несчастная Леночка!?

Князь Ардаганскiй соверщалъ пятнадцатый перелетъ на аэропланѣ системы инженера Махонина. Ему никто это въ особую заслугу не ставилъ, да и самъ онъ никогда не думалъ, что это подвигъ и рекордъ. Аппаратъ Махонина, усовершенствованный Арановымъ, дѣлалъ такое сообщенiе быстрымъ и удобнымъ. Опасность была только при спускѣ на землю въ Европѣ, гдѣ все труднѣе и труднѣе было выбирать глухiя мѣста, гдѣ бы аппаратъ могъ переждать, пока князь съѣздитъ къ Пиксанову и получитъ отъ него пакеты. Парижъ былъ совсѣмъ заказанъ для князя Ардаганскаго. Ему разрѣшалось только гдѣ-нибудь въ пути бросить письмо матери и увѣдомить ее, что онъ живъ и здоровъ.

Пиксанову такъ и не удалось наладить Радiостанцiю. Слѣжка была чрезвычайная. Пришлось закопать въ лѣсу моторъ и всѣ принадлежности, а самого отца Ѳеодосiя отправить на Аѳонъ. Теперь въ лѣсу ничего не оставалось. Бережливый Пиксановъ продалъ и лошадей. Охота была сдана Парижскому охотничьему обществу. Куроводство расширено. Съ осени Пиксановы занялись еще приготовленiемъ пастилъ и мармеладовъ, имѣвшихъ прекрасный сбытъ въ Парижѣ въ Русской колонiи, особенно послѣ того, какъ продукты Моссельпрома вышли изъ употребленiя. По лѣсу и вокругъ фермы Пиксанова постоянно рыскали жандармы и совѣтскiе сыщики и надо было быть вѣчно на сторожѣ. Совѣтское правительство ухватилось за эту ниточку, чтобы раскрыть тайну всей организацiи. Радiостанцiю искали неутомимо. Въ деревнѣ, гдѣ никогда никакихъ дачниковъ не жило, поселились какiе-то Русскiе евреи, не говорившiе никогда, что они Русскiе, и выдававшiе себя за французовъ. Надо было быть осторожнымъ. Въ послѣднiй свой докладъ капитану Немо на Россiйскiй островъ, Пиксановъ просилъ установить связь на аэропланахъ.

И она съ каждымъ разомъ становилась ненадежнѣе и опаснѣе.

Въ этотъ перелетъ князю Ардаганскому давалъ указанія самъ капитанъ Немо. Онъ сказалъ, чтобы князь проѣхалъ къ семьямъ офицеровъ въ Парижѣ и передалъ имъ, что ихъ главы живы, здоровы и просили кланяться.

Съ самаго лѣта, съ того iюльскаго дня, когда князь передалъ синюю записочку Мишеля Строгова Леночкѣ, онъ не бывалъ на виллѣ «Les Coccinelles» и не зналъ ничего о томъ, что тамъ произошло.

День былъ буднiй. Ольга Сергѣевна была на службѣ, и на дачѣ Ардаганскiй нашелъ только одну мамочку. Она только что прибрала комнаты и собиралась съ чувствомъ и спокойствiемъ прочитать газету. Топси узнала князя и, привѣтливо махая хвостомъ, проводила его до дверей дома.

— А пожалуйте, вѣроломный съемщикъ, — привѣтствовала князя мамочка. — Садитесь, гостемъ будете … Ну что наши?

— Полковникъ Георгiй Димитрiевичъ Нордекевь и Александръ Георгiевичъ просили вамъ кланяться. Они оба живы и здоровы и все у насъ благополучно.

— Ну, какъ снимаетесь? — съ глубокой старушечьею иронiей спросила Неонила Львовна.

Князь Ардаганскiй не разобралъ и не примѣтилъ этой иронiи и охотно со своимъ юношескимъ, чистымъ простодушiемъ, не умѣющимъ лгать, отвѣтилъ неопредѣленно.

— Bсe, слава Богу, идетъ прекрасно. Съемка близится къ концу. Всѣ чувствуютъ себя хорошо.

— А вы, милый князь, не врите, — съ грубоватою фамильярностью сказала Неонила Львовна, — Такому молодому сочинять такой старой, какъ я, совсѣмъ не годится.

Князь растерялся и не зналъ, что отвѣтить.

— Вы же Леночкѣ передали синенькiй пакетикъ отъ этого дурака Мишеля и совсѣмъ заморочили ей голову. Разсказывайте, что и какъ на вашемъ, ни на одной картѣ не показанномъ острову, происходитъ.

Ардаганскiй пытался еще сдѣлать круглые глаза и робко сказалъ:

— Я, Неонила Львовна, не понимаю, о чемъ вы говорите.

— Э, батюшка, тутъ особенно и понимать не приходится, когда и широты и долготы нашъ Мишель дурачокъ прописалъ и жаловался и просилъ вызволить его изъ «бѣлогвардейской» авантюры, — съ грубою откровенностью сказала Неонила Львовна. — Такъ то, милый князь.

Князь Ардаганскiй, сѣвшiй было по приглашенiю мамочки, вскочилъ, какъ ужаленный.

— Гдѣ же Елена Петровна? — спросилъ онъ несмѣло.

— На тебѣ, кого вспомнилъ! Да будто такъ вотъ ничего и не знаешь.

И Неонила Львовна въ короткихъ, но рѣзкихъ чертахъ разсказала о томъ, какъ Леночка передала матери записку Мишеля Строгова, какъ она была страшно этимъ потрясена, какъ она, дружившая съ ихъ жилицей, «кто ее знаетъ, что это за человѣкъ была эта самая француженка», вмѣстѣ съ нею исчезла.

— He думаю я, чтобы чтонибудь этакое худое съ ними приключилось. Здѣсь то, — намъ въ полицiи сказывали, — до пяти тысячъ дѣвушекъ такъ, здорово живешь, ежегодно пропадаетъ и ничего съ ними худого не бываетъ, а все-таки намъ не сладко. И думаю я, что это черезъ ваши художества, которыми всѣ газеты полны.

Князь слушалъ это, какъ приговоренный къ смерти. Записку писалъ Мишель, но какъ же онъ-то, онъ, вопреки инструкцiй, данныхъ Арановымъ, никакихъ писемъ никому не возить и не передавать, далъ себя провести Мишелю, уже бывшему у нихъ на замѣчанiи и отставленному самимъ Ранцевымъ отъ полета.

Какъ въ мутномъ полуснѣ, плохо понимая, что ему говорила мамочка, Ардаганскiй дослушалъ ея разсказъ и, простившись, вышелъ съ дачи. Онъ шелъ по мѣстечку съ низко опущенной головой. Ему казалось, что всѣ знаютъ, что онъ предатель, что онъ человѣкъ, не исполнившiй своего долга, и ему было безконечно мучительно идти на маленькую чистенькую дачку Парчевскихъ. Онъ молилъ Бога, чтобы никого не застать, оставить записку и быть одному, все продумать и придумать себѣ кару.