Петр Краснов - Подвиг

— А какiе конные полки видали вы въ Петербургѣ?

— Я никакихъ полковъ не видала, — какъ ножомъ отрѣзала Леночка.

Развѣ съ ней разговоришься?

Леночку уложили пораньше спать. Глаза у нея слипались. Очень она устала съ дороги. «Мамочка» и Нордековы заперлись въ полковницкой комнатѣ на семейный совѣтъ. Говорили шопотомъ. Стѣны тонкiя, дверь, какъ изъ картона. Французскiй домъ… Пересчитали отложенное на черный день на случай чьей нибудь болѣзни или смерти: — тысяча двѣсти тридцать франковъ. Еще полковникъ могъ въ своемъ объединенiи позаимствовать двѣсти. На эти деньги надо обрядить Леночку. У нея всего одна рубашечка, да и та такая заношенная, что здѣсь ни одна прачка не возьметъ ее стирать.

Завтра въ часы перерыва Ольга Сергѣевна откажется отъ завтрака и поѣдетъ съ Леночкой въ «Samaritaine» одѣть ее. Мамочка привезетъ ее до Парижа. Ha Marche des puces полковникъ ей купитъ какое нибудь sommier, подушку и одѣяло.

Когда разошлись они всѣ трое, наконецъ, по постелямъ было у нихъ на душѣ что то особенное. Смущена была ихъ душа. Точно вошло въ ихъ жизнь что то новое, неизвѣстное и страшное, но вмѣстѣ съ тѣмъ и родное, родное, родное!!..

Это чувство, уже засыпая, Ольга Сергѣевна весьма ясно опредѣлила.

— Ты спишь, Георгiй, — спросила она.

— Ну?

— Ты знаешь?… Отъ нея Россiей все таки пахнетъ… Вотъ, какъ у насъ сирень пахнетъ… А тутъ цвѣла, а запаха почти и не слышно… Вотъ и мы… Отъ насъ Россiей никакъ уже не пахнетъ… Выдохлись мы… А она, хотя и совѣтская, а все Русская.

— Ну, ну, — промычалъ полковникъ и повернулся на другой бокъ.

Странная была Леночка. Она старалась помогать по хозяйству «мамочкѣ«. По вечерамъ сидѣла со всѣми за ужиномъ, но почти всегда молчала. Если ее о чемъ нибудь спросятъ — она коротко отвѣтитъ: — «да»… «нѣтъ». А больше отзовется незнанiемъ: — «не слыхала»… «не знаю»…

Ho, когда всѣ уѣдутъ въ городъ на службу, и «мамочка», напившись кофею, приляжетъ «на часокъ» — отъ 2-хъ до 5-ти, — Леночка тихой мышкой сбѣжитъ въ подвальчикъ къ Нифонту Ивановичу.

Старый казакъ сидитъ на низкомъ стульцѣ — такъ почему то полагается сапожнику, — противъ него сучитъ дратву Фирсъ. Изъ открытой въ сосѣднюю каморку двери несетъ парнымъ бѣльемъ, тамъ шлепаютъ босыя ноги: — суетится Зося со стиркой.

Леночка войдетъ въ каморку и сядетъ на единственный стулъ, предназначенный для заказчиковъ. Такъ сидитъ она довольно долго, наблюдая работу.

— Дѣдушка, дайте-ка и я попробую. Нифонтъ Ивановичъ охотно ей показываетъ.

— Самое правильное, барышня, по нынѣшнимъ временамъ рукомесло, — наставительно говоритъ Нифонтъ Ивановичъ. — Новые башмаки съ нынѣшнимъ кризисомъ кто укупитъ? Подметки всякому нужны… Въ дырявыхъ башмакахъ долго не проходишь. Чинка, заплаты — отбоя нѣтъ… Французы мою работу очень даже уважаютъ… Моя подметка на годъ… Хотя по стеклу толченому ходи.

Леночка поработаетъ съ часокъ. Потомъ отложитъ работу, откинется на спинку стула и запоетъ:

Голосокъ у нея жиденькiй и слабый, но поетъ она вѣрно, и такъ жалобно, что Нифонтъ Ивановичъ задумается и отложитъ въ сторону инструментъ.

— Эту пѣсню, барышня, у насъ на Лемносѣ тоже пѣли. Ну только не такъ жалостно. Гдѣ вы ее узнали?…

— Въ Ленинградѣ, помню, эту пѣсню дѣтишки пѣли. Вотъ этакiя — Леночка показала на полъ аршина отъ земли, — совсѣмъ маленькiя… Какъ ихъ ругали!..

Запрещали настрого… А они пѣли… Да… Правда… Я помню…

— Поди, кто ихъ училъ… He безъ того… Леночка надолго примолкла. Потомъ вдругъ устремила глаза куда то въ даль, гдѣ точно она что то видѣла давнее и далекое и стала говорить съ какою то внутреннею дрожью:

— Я помню… Это еще тогда… Раньше было… Извощикъ по Загородному ѣдетъ. И на немъ офицеръ съ бѣлымъ околышкомъ… Преображенскiй что ли?… Безъ ноги… Раненый, значитъ… Инвалидъ… Ногу у него на войнѣ отняли. И два солдата съ нимъ… Съ ружьями… И, значитъ, бьютъ его… Толкаютъ… Кровь съ лица течетъ… Да… Правда… А онъ блѣдный, нахмуренный… Что онъ думаетъ?… И молчитъ… He пикнетъ… И глаза такiе… Страшные, престрашные… Я хоть и маленькой тогда была, а помню…

Нифонтъ Ивановичъ, сосредоточенно нахмурясь, моталъ рукою съ шиломъ, сшивая кожу. Фирсъ пересталъ работать и внимательно, не мигая, смотрѣлъ на Леночку. Въ мастерской было тихо и только рядомъ негромко плескала вода и мокро шлепало бѣлье…

Леночка подняла опущенную головку и негромко запѣла:

— Вотъ, помню, маму хоронили… Вотъ ужасъ то былъ!.. Ее убили и пока тамъ вскрытiе было, да разбирали, почему она умерла, — она, знаете, и протухла. Мнѣ ее изъ больницы выдали — вези на кладбище. Да… просто сказать… Гробовъ нѣтъ… И на прокатъ то взять такъ и то дорого. Барашкина жилица, — она потомъ повѣсилась, — взялась мнѣ помочь. Взяли мы салазки… А снѣгу то еще и нѣтъ совсѣмъ. Привязали маму и повезли. А салазки, знаете, короткiя, и ноги по землѣ волочатся. Кожа даже сходитъ. Кости обнажаются… Вотъ было страшно то…

Въ мастерской стало томительно тихо. У Нифонта Ивановича сосало подъ ложечкой. Слышно было, какъ за стѣной и совсѣмъ недалеко непрерывно гудѣлъ Парижъ. Иногда по rue de la Gare протрещитъ мотоциклетка, и стихнетъ вдали за поворотомъ. Вдругъ громко прошумитъ грузовикъ, стѣны домика затрясутся и опять станетъ тишина, сопровождаемая немолчнымъ гуломъ города гиганта.

— Много и вы повидали, барышня, — какъ то проникновенно, съ большимъ уваженiемъ и глубокою сердечною жалостью сказалъ старый Агафошкинъ.

Леночка посмотрѣла на него. Золотыя искры зажглись въ ея глазахъ. Она погладила Топси, лежавшую на полу между нею и Нифонтомъ Ивановичемъ и сказала съ нескрытою насмѣшкою:

— Послушайте, что вы мнѣ все «барышня», да «барышня»… Какая я барышня?… Или еще того смѣшнѣе, дядю «ваше высокоблагородiе» называете? Такого и слова то нѣтъ… Смѣшно ужасно и дико…

Нифонтъ Ивановичъ растерялся. Онъ не зналъ, что и отвѣтить. Хмуро и со злобою пробурчалъ Фирсъ:

— Потому въ васъ голубая кровь… Слыхали, можетъ быть?

Леночка безтрепетно взглянула прямо въ узкiе, сосредоточенные, такiе же упорные, какъ у Мишеля Строгова, глаза Фирса.

— Это то я давно слышала… Еще тамъ… Помню… Только большевики давно всю голубую кровь повыпускали… Нѣтъ ея больше.

— Видать… Осталась… Нифонтъ Ивановичъ уже нашелся.

— Скольки разовъ я грворилъ тебѣ, обормотъ, что никакой голубой крови нѣтъ. Каждый могётъ своего достигнуть… Очень даже просто… Кажный… Отъ солдата до генерала дорога одна: — усердiе къ службѣ, рвенiе передъ Государемъ, вѣра въ Господа, молитва и храбрость… А голубая кровь очищается черезъ образованiе. Понялъ?…