Петр Краснов - Понять - простить

— У Игруньки? — сказал Котик, поворачивая спину сестрам. — Нет. Ничего не было.

— Врешь, Котик, — сказала Мая.

Котик быстро повернулся лицом к Мае.

— Ну, хорошо… Я не знаю. Но тебе не все равно это? — Положим, не все равно.

— Нет, ты скажи прямо. Если Игрунька будет просить твоей руки, что ты ему скажешь?

— Скажу, что подумаю.

— Самый скверный ответ. Он должен ехать в полк… на войну… Он готов ждать. Он хочет быть уверенным.

— Он уже мне делал предложение на котильоне у Воротынских.

— Ну, то не считается, — сказала Лека, — ты ему ничего не ответила.

— Ты дашь ему слово ждать? — настойчиво сказал Котик.

— Однако ты в сваты записался, — засмеялась Мая.

— Мая… Я друг Игруньки. Я его очень люблю. Он честный, благородный, пылкий, и он давно, уже пять лет, любит тебя одну.

— Что дальше?

— Он говорил мне, что будет просить твоей руки.

— У родителей?

— Потом и у родителей, но раньше хочет получить твое согласие.

— Начерно… начерно… — краснея, воскликнула Мая и закрыла лицо руками, — набело не годится.

Она побежала наверх, к дому и столкнулась с Игрунькой.

Она повернула назад, к пруду. Игрунька спустился за ней. Когда она подошла к брату, Котик и Лека встали и быстро пошли из-под древесного свода.

— Предатели! — крикнула им Мая и осталась вдвоем с Игрунькой.

Вода неподвижно стояла у пологого берега. Сухие камыши тихо шуршали, и коричневые метелки, как старые aртиллерийские банники, торчали вверх. Листья белых водяных лилий разрослись и ржавели в холодной воде, и черные кувшинчики их утонули. Вдали пруд сверкал, как зеркало. На противоположный берег прибежали босоногие ребятишки, постояли, разинув рты, глядя на красного гусара, и побежали к слободе, топоча ногами и подымая редкую черную пыль. Не смолкал назойливый стук молотилок, и где-то за гатью мерно ударяли цепами, и казалось, что кто-то раздельно, не людским голосом говорил все: "Цоб-тобе — цоп-тобе", — скажет несколько раз, перебьет — "Цоп, цоп, цоп" — и опять надолго — "Цоп-тобе — цоп-тобе…"

— Вам, Мая, нравится мой доломан? — спросил Игрунька.

— Да… Очень красиво. Хотя теперь я не люблю больше красный цвет.

Игрунька играл костыльками и молчал. Медленно шло время. В воздухе была осенняя прохлада, но ему казалось — жарко.

— Почему мы стоим? Сядем, — сказал Игрунька.

— Хотите… сядем…

Они сели, но слова не шли на ум.

— Вы любите, Мая, деревню? — спросил Игрунька.

— Вообще — да. Теперь — нет.

— Почему?

— Теперь в деревне страшно.

— Когда громили Константиновку, Константиновых не было дома? — спросил не своим голосом Игрунька.

— Нет. Они уже в марте уехали в Швецию и там продали имение.

— Так что громили чужое имение?

— Да… Какой-то компании.

— Все сожгли?

— Да… Скот перерезали. Лошадей угнали.

— Нехорошо…

— Чего хуже.

— Если бы здесь были мои гусары, я бы не допустил этого.

— Теперь никому нельзя верить, — сказала Мая и замолчала, опустив голову.

Игрунька робко протянул темную загорелую руку и взял за пальцы Маю. Мая не отняла руки. Игрунька перехватил ее выше и сжал в горячей ладони. Так сидели они несколько секунд.

— Мая… — сказал тихо Игрунька. — Вы мне верите?

Мая не отвечала.

— Вся жизнь моя… Молодость… Все мои мечты… Полк… Ивы… Мая… Ивы…

Мая опустила голову. Прислушалась к тому, что творится на сердце. Хорошо было на сердце. Снизу тихонько заглянула на Игруньку. Смущенно было красивое лицо. Алый доломан туго охватывал грудь и талию, и Мае казалось, что видно, как бьется сердце под распластанным золотым орлом значка Николаевского училища.

— Мая, вы молчите… Почему вы мне ничего не скажете?

— Что же мне сказать вам?

— Мая!.. Слава — вам… Подвиг — вам… Жизнь — вам…

— Благодарю вас.

Ее сердце быстро забилось. Она загадала: "Сделает предложение или нет?.. Что ответить?.. Ах, какая интересная минута! Это первое предложение, если не считать учителя рисования".

— Мая, я должен на днях ехать в Прокутов. Мой отпуск — две недели. И я хотел бы знать… Любите вы меня или нет?

— Разве девушки это говорят? — пожимая руку Игруньки, сказала Мая.

Игрунька смелее посмотрел на Маю. Какой недостижимой показалась она ему сейчас в белой закрытой блузке, куда скромно уходила тонкая шейка.

— Мая… Я понимаю, что теперь не время. И нехорошо старому солдату, как я, говорить это. Нехорошо гусару думать об этом. Я, Мая, давно люблю вас… Скажите, могу я надеяться?

— Надеяться можете, — тихо сказала Мая.

— Нет, Мая… Скажите прямо: будете вы моей женою? Когда кончится это страшное время, когда соберется… Учредительное собрание и вернет на престол русского монарха, Мая, тогда — могу я рассчитывать, что вы наденете подвенечную фату и в белых цветах пойдете венчаться с лихим корнетом в червонном доломане и ментике, сотканном из тучи…

"Предложение сделал. И красиво сделал, — подумала Мая. — Просто хоть записать. И сам он молодчик. А глаза! Совсем особенные!"

— Мая!

Игрунька робко поднял руку Маи к своим губам. Она детским движением обняла его шею, хотела поцеловать в щеку, но их губы столкнулись, и она прильнула к его устам.

— Да, — сказала, отрываясь от Игруньки Мая, — но никому… Ни папе, ни маме пока не говорите… Это наша тайна…

Она вскочила. — Но вы даете слово? — вставая, сказал Игрунька.

Мая вихрем понеслась к дому.

На бегу, она оглянулась на Игруньку.

— Даю!

Через пятнадцать дней Игрунька являлся в Прокутов командиру эскадрона.

В полку только что разыгрался скандал. Комитет постановил продать собственных офицерских лошадей для того, чтобы не было неравенства между солдатами и офицерами. Командиру полка было определенно известно, что лошадей скупают евреи и через фронт переправляют немцам. Он говорил об этом с солдатами, покривил даже Душой, назвав их «товарищами», но наткнулся на глухое молчание большинства и на страстные речи младшего писаря и эскадронного фельдшера с истерическими выкриками, видимо, заученных фраз.

Вместо веселой лихой полковой семьи, застольных песен и рассказов о подвигах, Игрунька встретил озабоченные лица и совершенно растерявшихся, не знающих, что делать, офицеров

Игруньку сейчас же назначили с взводом на охрану большого сахарного завода.

Когда он «чертом» на казенном вороном коне Контрабасе подлетел к взводу и лихо крикнул: "Здорово, гусары!.." — он получил в ответ хмурое:

— Здравствуйте, господин корнет.

Точно в жаркий день бросился с разбега в воду и вдруг ударился о толстый лед. Но Игрунька был молод и не испугался. Было кисло на сердце от такого не гусарского, штатского, «товарищеского» ответа, но справился с собой и вида не показал, что недоволен.